Михаил Каратеев - По следам конквистадоров

— Ты, вот, насчет каньи сказал, — вмешался Флейшер. — Я бы иной раз с удовольствием выпил стаканчик, да всякая охота отпадает как подумаешь, что для этого нужно после работы специально одеваться, седлать коня и скакать чуть ли не десять километров до ближайшего кабачка.

— Конечно, это большое неудобство, совершенно не предусмотренное Кермановым при выборе участка, — согласился Полякевич. — Но вот, между прочим, ходят слухи, что тут в лесу, совсем недалеко от нас, есть чакренка, и там кабак не кабак, но продают вино и канью. Не сделать ли разведку?

— Когда, сейчас?

— А почему бы и нет? Перед ужином было бы очень неплохо пропустить по стаканчику, а направление я приблизительно знаю, так как уже интересовался этим вопросом.

Одевшись, пристегнув револьверы и захватив бамбуковые дубины от собак, которых было множество на каждой чакре, мы, предводительствуемые Полякевичем, тронулись в путь. Узкая тропинка змеилась параллельно опушке через редкий лес, с поваленными тут и там деревьями. Светила луна. Вокруг нас тягучими голосами перекликались какие-то птицы. В зарослях цвели мимозы и лианы, воздух был насыщен их одуряющим благоуханием.

— Эх, благодать какая! — невольно вырвалось у меня.

— Прямо как после взрыва в парфюмерном магазине, — отозвался Флейшер.

Дальнейший обмен впечатлениями был прерван многоголосым лаем. Мы уперлись в ворота какой-то дотоле нам неизвестной чакры и дружно зааплодировали — это в Южной Америке заменяет звонок. Вышедший в одних портах хозяин объяснил, что канью продают на соседнем дворе, разгоняя собак, любезно проводил нас через свою территорию, что значительно сокращало путь.

Через несколько минут мы уже стояли под навесом большой и довольно уютной чакры, окруженной Фруктовым садом, при тусклом свете керосинового фонаря знакомились с хозяевами.

Тут, на просторной лесной вырубке жила довольно многочисленная семья, состоявшая из старухи матери — типичной индианки, которая никогда не выпускала изо рта трубки, ее тридцатилетней дочери и двух женатых сыновей с изрядным количеством ребятишек.

Младший из братьев, дон Лусиано, тоже до того походил на индейца, что к нему прямо просился головной убор из орлиных перьев. По натуре это был энтузиаст сельвы, охотник и бродяга, а так как все эти качества находили отклик и в моей собственной душе, мы с ним подружились. Лусиано большую половину жизни проводил в лесу и за первым же стаканом каньи вызвался показать нам на берегу реки Ипанэ такие места, где, по его словам, мы сможем наловить уйму рыбы и поохотиться на крупных зверей.

Подрабатывал распивочной продажей вина и каньи его старший брат, дон Маврисио, недавно возвратившийся с войны глубоким инвалидом и несколько месяцев спустя умерший от полученных ран. Узнав об истинной причине нашего визита, он наполнил каньей единственный имевшийся в его инвентаре стакан, и, повинуясь традиции, я пустил его вкруговую. Таким же образом были распиты еще два стакана, затем мы попросили литр вина.

— Здесь так симпатично, что на ужин мы безусловно опоздаем, — сказал Флейшер, — а пожевать чего-нибудь все же нужно. Спроси-ка, Миша, может у них найдется какая либо закусь?

Я перевел вопрос и выяснилось, что кроме галет и самодельного сыра нам ничего предложить не могут.

— Ну, что ж, принимая во внимание место действия и прочие тропические обстоятельства, это не так уж плохо. Заказывай галеты и сыр!

— А вот в углу лежит куча арбузов, — заметил Оссовский, — Спроси, не продадут ли один из них?

— Арбуз? — удивился дон Маврисио. — Да вы же вино пьете!

— Так что же из этого? — в свою очередь удивились мы.

— Это самоубийство! Арбуз с вином действует как сильный яд.

Мы недоуменно переглянулись.

— Что за чепуха! — воскликнул Полякевич. — Я помню, в Болгарии мы, выбрав часть мякоти, наливали в арбуз вина, а то и спирта, и дня через три за милую душу пили эту настойку. Что тут арбузы какие-нибудь особенные? Ты, химик, как смотришь на это дело?

— Для пользы науки предлагаю пожертвовать собой, — ответил я, и выбрав арбуз, разрезал его на части. К ужасу всех присутствующих, мы без промедления съели его, запивая вином, потом попросили второй литр и второй арбуз. И наконец, уже без арбуза, выпили еще два литра.

Надо сказать, что во всех южно-американских странах прочно укоренилось убеждение, что смешать в желудке вино с арбузом равносильно почти неминуемой смерти. Тщетно я, как и многие европейцы, в течение почти сорока лет стараюсь доказать всем знакомым аборигенам, что эта смесь совершенно безвредна, поедая на их глазах арбузы и запивая их вином. На меня смотрят с любопытством и недоверием, как на фокусника, глотающего живых цыплят и пьющего горящий керосин, а может быть думают, что я принимаю перед этим какое-нибудь противоядие. Попробовать, во всяком случае, никто не рискует и все остаются при своем враждебном заблуждении. Постепенно в этот вздор начали тут верить и многие русские.

— Интересно, откуда пошло у них такое поверье? — промолвил Оссовский. — Я уже и от других парагвайцев это слыхал. Может и в самом деле бывали такие случаи?

— Не думаю, — ответил я. — Ни в вине, ни в арбузе нет решительно ничего такого, что могло бы скомбинироваться в яд. У этой ереси какие-то другие корни, может быть даже исторические. Возможно, например, что в далеком прошлом какого-нибудь знатного кацика или конквистадора отравили его собственные приближенные, а вину свалили на арбуз и вино, которыми он в тот день подзаправился. Или еще что-нибудь в этом роде. Вот откуда оно и пошло.

— Я, во всяком случае, чувствую, что здоровья у меня явно прибавилось, — вставил Флейшер. — Переведи, Миша, этому индейцу.

— Может быть у русских желудки крепче и на вас это позже подействует, — пробормотал немного растерянный дон Маврисио. — Дай Бог, конечно, чтобы обошлось.

— Завтра вечером придем вам показаться, — сказал я. — Готовьте пару арбузов и литра три вина!

Простившись с хозяевами, мы изрядно навеселе зашагали по тропинке домой. В лесу стояла первозданная тишина, по обочинам таинственной ратью толпились стволы деревьев, в разреженном лунном свете гигантскими змеями чудились свисавшие с них лианы. Хмельному воображению все это казалось декорацией к какой-то полузабытой сказке, в которой и мы играем не последнюю роль.

— Ну что, Леня, разве плохо провели время? — благодушно икнув спросил Полякевич. — Или тебе все еще хочется газеты, радио и шума балов? Насчет газеты помочь не могу, а ежели хочешь шума, за этим дело не станет…

И вытащив свой наган, он принялся посылать в Божий свет пулю за пулей.

К концу пути ни у кого из нас не оставалось ни одного патрона.