Антонио Хименес - В походе с Фиделем. 1959

Почему народ столь единодушен? Именно потому, что он ненавидит преступления, ненавидит пытки, ненавидит бесчеловечность. Если бы народ Кубы не обладал такой ненавистью к преступлениям, он не был бы столь единодушен в своем одобрении наказания преступников. Именно этим народ Кубы доказывает свое чувство справедливости.

Быть может, это происходит из чувства мести? Нет. Я думаю, что наш народ менее всего расположен к мести и ненависти. И он доказал это тем, что не линчевал ни одного человека. Можно ли назвать преисполненным ненависти народ, который не линчевал ни одного агента диктатуры? Можно ли назвать преисполненным чувства мести народ, который не линчевал ни одного агента диктатуры, который ни разу даже не ударил ни одного из этих преступников, которых порой задерживали простые люди, вели их на глазах у всех прохожих и никто не пытался избивать их?

Это зрелый в своих представлениях народ, который единодушно ненавидит преступления из-за своего неприятия преступлений, из-за глубоко присущего ему убеждения, что эти варварские убийства, имевшие место в нашей стране, не должны повториться вновь. Таково мнение народа Кубы, убежденного в необходимости наказания палачей и преступников, которое должно послужить наглядным примером во всех отпошениях.

В ходе ответов на вопросы журналистов Фидель поясняет:

— У меня есть одна привычка, быть может, еще со студенческих лет, когда мне приходилось беседовать со своими друзьями на 20-й улице, или со времен Сьерра-Маэстры, когда я оставался наедине со своими товарищами. Мне нравилось слегка подшучивать, играя словами. В общем-то я думаю, что без шуток наши нервы просто не выдержали бы того напряжения, в котором мы пребывали.

И вот недавно, когда стало известно, что какие-то американские конгрессмены хотят вмешаться (то есть «совершить интервенцию») в наши дела, я как раз был с группой близких друзей. Я сказал тогда: «Как это они хотят „совершить интервенцию“? Если они совершат интервенцию, то здесь будет 200 тысяч убитых». При этом я не прибегнул к словечку «гринго», потому что оно мне не нравится.

В самом деле, сеньоры, зачем прибегать к уничижительным словам в отношении какого-либо народа?

Так что я менее всего хотел сделать какое-то враждебное или недипломатичное заявление. Это не пристало человеку, если у него есть хоть минимальное чувство ответственности.

Просто я был среди друзей и сказал эти слова. Точно так же однажды шутя я сказал: «Если бы я знал английский, я совершил бы революцию в Соединенных Штатах». Но при этом добавил: «Посмотрите, пожалуйста, чтобы нас никто не подслушивал, а то там и впрямь решат, что я затеваю революцию в Соединенных Штатах». Я сказал это в шутку.

А вчера я беседовал с одним конгрессменом и тоже решил пошутить. Я говорю ему: «Осторожно, сэр, а то как бы не подумали, что мы с вами здесь готовим заговор».

Затем Фидель рассказывает о «деяниях» казненных преступников. Он говорит об известном батистовском старшем офицере Сосе Блаяко, который убил 108 беззащитных крестьян, подполковнике Суаресе Сукете, учинившем расправу над четырнадцатью ранеными бойцами Повстанческой армии, попавшими в засаду. Это произошло всего через 20 дней после того, как был отдан приказ о возвращении батистовской армии более двухсот раненых солдат-батистовцев, спасенных и вылеченных партизанами. Он говорит о тех батистовских убийцах, которые с садистским удовольствием рассматривали на своих пьяных оргиях фотографии людей, умерших под пытками; об убийце, который любил показывать друзьям фотографии сожженных им людей.

Один из журналистов спрашивает Главнокомандующего о том, кому доверено судить военных преступников свергнутого режима. При этом он высказывает мнение, что было бы несправедливо, если бы обвиняемых судили те, кто выиграл войну.

«Я думаю, — ответил Фидель, — что люди, продемонстрировавшие столь высокое чувство великодушия и чести, которые ни разу не прибегли к пыткам, даже имея дело с откровенными убийцами, ни разу не позволили себе ударить пленного врага, которые могли подбирать раненых вражескнх солдат на поле боя, лечить их и возвращать обратно, — это те люди, которым народ может верить безоговорочно. Эти люди способны вершить суд беспристрастно и обеспечить защиту противнику, если есть доказательства его невиновности.

А иначе кому мы должны доверить правосудие? Тем же агентам диктатуры? Чтобы его вершили, скажем, те же батистовские полицейские, те же батистовские судьи? Если этого не сделаем мы, кто же это сделает? Может быть, Международный суд в Гааге?

Поймите, что есть ситуация, когда нет другого выхода. Нет иной гарантии, кроме честности и чистоты помыслов революционеров. Иного нам не дано.

Кто судил нацистских преступников после второй мировой войны? Нацисты? Кто осудил Геринга, Гесса и других военных преступников в Нюрнберге? Нацисты? Германские судьи? Кто судил командира 75-го корпуса вермахта генерала Деспера, отдавшего приказ о расстреле пятнадцати американцев, высадившихся на побережье Италии во время сражения при Кассино? Американский военный трибунал. Он осудил его и приговорил к расстрелу.

Надо понимать подобные ситуации. Кто иной может судить наших военных преступников? Может ли быть тише практическое решение? Как вы его себе представляете?

В определенных ситуациях не остается иного выхода, кроме того, к какому прибегаем мы».

После нескольких часов вопросов, ответов, полемических выступлений и аргументации заканчивается эта историческая встреча Фиделя с 380 зарубежными журналистами.

Правда Кубы открывается всему миру.

В феврале, во второй месяц революции, происходит несколько значительных событий, важнейшим из которых является вступление Фиделя Кастро на пост премьер-министра Революционного правительства.

В этом месяце становится ясной необходимость того, чтобы Фидель формально принял на себя те обязанности, которые он уже фактически исполнял, — руководство Революционным правительством в качестве премьер-министра, пост которого с начала революции занимал доктор Хосе Миро Кардона. Усиление пассивного сопротивления президента Уррутия мерам правительства, крайне необходимым для решения социальных проблем, явилось той искрой, которая привела к неизбежным переменам. Сам Миро Кардона ставит перед Фиделем вопрос о том, чтобы он занял пост премьер-министра. Миро осознал реальное положение в стране и 21 января, как раз во время массового народного митинга перед Президентским дворцом, заявил о своем решении подать в отставку. Затем он ставит об этом в известность президента Уррутия, чтобы открыть дорогу назначению на этот пост Фиделя, что и происходит в семь часов вечера в понедельник 16 февраля.