Андрей Шкуро - Гражданская война в России: Записки белого партизана

Через несколько дней Деникин вторично запросил меня о том же. В своем ответе на запрос я указал, что такой договор был действительно заключен и что по объяснениям запрошенного мною председателя Зак. Рады, Султан-Шахим-Гирея, договор заключался на тот случай, если Россия не будет освобождена от большевиков и антибольшевистская Кубань предоставлена будет собственным силам.

Вслед за второй телеграммой мною был получен приказ о предании военно-полевому суду за измену России лиц, подписавших договор, то есть Быча, Савицкого, Наметокова и Кулабухова. Этот резкий, противоречивший нашей конституции и всем соглашениям с Главным командованием приказ был адресован не только мне, но и атаманам Дона и Терека.

В ответ на этот приказ мною и правительством была послана Деникину телеграмма с протестом против такого распоряжения. В копии телеграмма сообщена донскому и терскому атаманам.

В телеграмме говорилось о том, что мы относимся к этому акту Деникина с осуждением. По поводу договора мы принимаем свои меры. Что же касается вмешательства в это дело со стороны Главнокомандующего, то такого рода выступление вызовет среди казаков естественное недовольство Главным командованием.

Когда я сообщил о посылке телеграммы Раде, то последняя всецело присоединилась к этому протесту. Вместе с тем я рекомендовал членам Рады немедленно же приступить к обсуждению вопроса о подписавших договор членах Рады, а также послал к Деникину делегацию с целью добиться отмены отданного приказа.

К сожалению, Рада не последовала моему совету и продолжала заниматься очередными делами.

Между тем вслед за моим протестом и как бы в ответ на него последовало новое распоряжение о назначении генерала Покровского командующим тыловым районом Кавказской армии, куда, таким образом, вошла и Кубань. Значение местной власти сводилось к нулю.

В Екатеринодар прибыл Покровский.

— Генерал Деникин, — заявил мне Покровский, — настаивает на немедленном аресте Кулабухова и всех видных представителей оппозиции, всего около тридцати — сорока человек. Кулабухов же должен быть арестован в первую очередь.

Я начал доказывать Покровскому, что эти аресты совершенно недопустимы, что пользы от этого, разумеется, никакой не будет.

— Может быть, эти господа, — заявил тогда Покровский, — найдут нужным и возможным устроить вместе со мною совещание?

Я согласился на просьбу Покровского помочь ему устроить такое совещание, причем Покровский просил, чтобы все это происходило у меня.

— В другое место, — говорил он, — эти господа вряд ли пойдут.

Согласившись и на это, я потребовал, однако, у Покровского, чтобы он гарантировал личную неприкосновенность всех членов Рады, которые придут на совещание.

Покровский заверил меня своим честным словом, что он гарантирует полную безопасность участникам совещания.

Разговор этот происходил 5 ноября в 4 часа дня. Совещание было назначено в тот же день, в семь часов вечера. В присутствии Покровского я написал председателю Краевой Рады Ивану Макаренко записку о том, что прошу представителей оппозиции ко мне на совещание. Для того чтобы это не бросилось в глаза гя пригласил и лидеров поддерживавшей меня группы. Все они обещали прийти, предупредив, что немного опоздают.

Но не было еще семи часов, когда я, сидя у себя в кабинете, услышал, что по лестнице поднимается большая группа лиц. Меня это заинтересовало, и я послал узнать, в чем дело. Оказывается, это пришел генерал Покровский и с ним человек семь-восемь офицеров. Я тогда пригласил Покровского в кабинет к себе и спросил его:

— Что же все это означает?

В ответ на мой вопрос Покровский довольно развязно заявил, что он решил при выходе, с совещания арестовать «всех этих господ».

— Но ведь вы дали мне обещание не делать этого. Осуществление вашего проекта я считаю совершенно недопустимым…

— Вы здесь ни при чем, — возразил Покровский. — Арестовывать буду я, а не вы. Я отвечаю за свои поступки. Я дал слово, а теперь беру его обратно. Мною уже отдан соответствующий приказ гвардейскому дивизиону окружить этот дом.

Тогда я заявил Покровскому, что не допущу ареста и что совещание у меня не состоится, так как предателем я не был и не буду…

После разговора со мною Покровский согласился отпустить офицеров и дал слово, что отменит все свои распоряжения.

Однако я все же принял меры предосторожности, немедленно вышел в соседнюю комнату и протелефонировал Ивану Макаренко, что сам приду в Раду и что назначенное совещание отменяется.

Предупреждение, как оказалось, было сделано своевременно.

После этого Покровский снова пришел ко мне в кабинет и сообщил список лиц, которых он считает необходимым арестовать. В списке было человек тридцать.

На мое возражение, что это совершенно недопустимо, Покровский ответил, что он готов ограничиться и меньшим числом; при этом он высказался в том смысле, что хорошо было бы, если бы подлежащие аресту разбежались. Последнее указание я пропустил мимо ушей, так как, уж конечно, я не мог делать такого предложения своим политическим противникам.

После долгих переговоров Покровский остановился на шести лицах, подлежащих аресту. Такими лицами были: Петр и Иван Макаренко, Манжула, Воропинов, Роговец и Безкровный. Об этом он сообщил мне официально, как о своем ультимативном требовании, в случае неисполнения которого он прибегнет к силе оружия. Его ультимативное письмо начиналось по общей форме словами: «Милостивый государь».

Об этом ультиматуме я доложил в заседании Рады на словах, потом прочел письмо. Выход из создавшегося положения я видел в немедленной посылке делегации от Рады к Деникину.

В раскаленной атмосфере выступил после моего доклада с речью Иван Макаренко.

Здесь нужно сказать, что Макаренко и его единомышленники пришли, по-видимому, к выводу, что настало время действовать в открытую и действовать решительно. Макаренко приказал своим «гайдамакам» (отряду для охраны Рады, составленному из уклонившихся от фронта казаков Темхинского и Екатеринодарского отделов) окружить здание Рады (Екатеринодарский зимний городской театр), поставил сотню гайдамаков за кулисами и часовых у всех входов и выходов. Решено было не более не менее как захватить власть и арестовать атамана.

Выступив на эстраду, Макаренко заявил:

— Атаман, по-видимому, рекомендует нам подчиниться такому решению; из этого совета видно, что атамана у нас нет. Поэтому я предлагаю передать власть президиуму Краевой Рады…

На мои протесты, что я такого заявления не делал, и на мои требования дать мне слово Макаренко заявил:

— Я не могу предоставить вам слова как атаману, потому что у нас атамана нет. Это видно и из того, что генерал Покровский обращается к атаману не как к атаману, а как к «милостивому государю».