Леонид Млечин - Борис Ельцин. Послесловие

Выслушав Бориса Николаевича, Горбачев с непроницаемым лицом заключил:

— Принять к сведению, что никакого покушения не было. Пошутил. Все.

Михаил Сергеевич явно был доволен исходом этой истории. Его соперник оказался в дурацком положении. Но, против ожиданий Горбачева, в глазах широкой публики «мокрое дело» Борису Николаевичу нисколько не повредило. Такие были настроения: что бы ни делал Ельцин, все шло ему в плюс.

Егор Гайдар пишет, что Ельцин взял на вооружение энергичный социальный популизм и борьбу против привилегий партийной и государственной элиты: «Ельцин, ездивший в трамвае и пошедший в обычную районную поликлинику, буквально взмыл на гребне народной симпатии, после чего мог себе позволить и неудачные выступления в Америке, и загадочные падения в реку. Ничто не могло остановить роста его популярности, а все накладки молва относила на счет «заговора» элиты против народного заступника».

Лев Суханов вспоминал, как у Бориса Николаевича вдруг поднялась температура: «Температуру он переносит тяжело… Поскольку его состояние стало резко ухудшаться, позвонили в Склифосовского и вызвали неотложку. Приехала реанимационная машина, всех во дворе переполошила, жильцы подумали, что у Бориса Николаевича случился инфаркт…»

Почему же не вызвали лечащего врача? По политическим соображениям. Когда Борис Николаевич баллотировался в народные депутаты, он демонстративно пошел записываться в районную поликлинику по месту жительства. Его сопровождало телевидение, и вечером зрители увидели, как Ельцину заводят в регистратуре амбулаторную карту. Он отказался от услуг 4-го Главного управления: «Все оборудование — импортное… А врачи, боясь ответственности, поодиночке ничего не решают. Обязательно собирается консилиум… К этим безответственным консилиумам в четвертом управлении я относился с большим подозрением. Когда я перешел в обычную районную поликлинику, у меня вообще перестала болеть голова, стал чувствовать себя гораздо лучше…»

Борис Николаевич лукавил. Он прекрасно знал разницу между районной поликлиникой и той, что находится на Мичуринском проспекте. И свою семью, кстати, все-таки не оставил без квалифицированной медицинской помощи. Поход в районную поликлинику был ловким предвыборным ходом, не более того. И отказ от служебной машины, когда Коржаков возил его на «Москвиче», и обещание уничтожить привилегии, как стало потом ясно, тоже были частью борьбы за голоса избирателей.

Когда Ельцин ездил на общественном транспорте и заходил в районную поликлинику, это было ловким политическим ходом. Но это имело огромное значение для людей. Ельцин подтверждал убежденность людей в том, что так и должно быть, что высшие руководители не имеют права на какие-то привилегии.

В ту пору он был простым человеком. Народный депутат СССР, а впоследствии генеральный прокурор Алексей Казанник рассказал, как зашел к Ельциным домой. Наина Иосифовна предупредила:

— Садитесь, пожалуйста, на диван, только осторожно: он дырявый, вылезли пружины, и можно брюки порвать. Борис Николаевич, когда садится, подушечку подкладывает. И вы тоже возьмите подушечку…

Ельцин нарезал сало, открыл банку селедки, достал редиску и посоветовал Казаннику:

— Особо на сало налегайте. Наина Иосифовна сама солит, у нее здорово получается. На рынке покупает и солит.

Иногда, впрочем, Ельцин и его команда перебирали в своем популизме. Во время поездки в Свердловск Наина Иосифовна рассказывала, как перед этой поездкой штопала Борису Николаевичу носки. Добавила: три года муж не меняет костюм, приходится зашивать прорвавшуюся подкладку…

Тем сильнее будет потом разочарование, когда выяснится, что и сам Ельцин, и его окружение, и вообще вся новая власть в смысле обретения благ и устройства личного благополучия ничем не лучше прежней.

Но правда и другое: сброшенный Горбачевым с высокой должности, растоптанный и отвергнутый, лишенный многих привилегий, Борис Николаевич действительно посмотрел на жизнь высокого начальства иными глазами. Горе многому учит. Когда идешь на подъем, оглядываться вокруг и относиться к окружающему критически чрезвычайно трудно. Поток увлекает, засасывает, испытываешь удовольствие от этого. А вот когда выпадаешь из потока, оказываешься на берегу или даже на дне, тут многое открывается, личные переживания подталкивают к критическому анализу. И Ельцин произносил слова, которые в тот момент, вероятно, соответствовали настроениям опального политика: «Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчаться на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка. Потому что стыдно».

Ни до, ни после Ельцин не отказывался от привилегий, связанных с высоким постом, принимал их как должное и оделял ими своих приближенных. Но ему открылась несправедливость советской системы, когда человеку на высокой должности положено все, а человеку без должности — ничего. И когда судьба зависит не от знаний, умения, опыта и таланта, а единственно — от воли высшего вождя. Два чувства отныне стали руководить Ельциным — желание вернуть утерянные власть и положение, расквитаться с обидчиками и стремление изменить несправедливую систему.

28 апреля 1990 года Ельцин вылетел в Испанию, где его уже ожидал депутат Виктор Ярошенко. Ельцин должен был выступить на конференции «Европа без границ и новый гуманизм» с докладом «Перестройка и гласность в СССР». В Барселону им пришлось лететь на маленьком шестиместном самолете, зафрахтованном барселонским телевидением. Самолет они презрительно окрестили «консервной банкой».

Лев Суханов впечатляюще описал это путешествие, которое могло закончиться трагически:

«Когда подошли к аэроплану, Борис Николаевич, постучав ладонью по крылу, зловеще пошутил:

— Ну что, ребятки, в последний путь…»

В полете Суханов и Ельцин задремали. Когда проснулись, выяснилось, что «электропитание на борту отключилось, и приборы вышли из строя». Самолет развернулся назад на Кордову. Борис Николаевич, выслушав Суханова, буркнул:

— Что я вам говорил?

Тут выяснилось, что шасси не выпускается.

«Пилот начинает выделывать фигуры «высшего пилотажа»: он резко набирает скорость и так же резко бросает машину вниз. Раскачивает ее с крыла на крыло. Самолетик ревет, как рассерженный бык, проносится над взлетной полосой и снова набирает высоту, чтобы сделать очередной заход. И так круг за кругом. В какой-то момент летчики хотели посадить машину на воду — не получилось. Пытались вручную вытолкнуть злополучное шасси — тоже напрасно».