Михаил Беленький - Менделеев

Закончить «Заветные мысли» Д. И. Менделеев планировал главой «Мировоззрение», которая должна была объяснить читателю, как были выработаны принципы и взгляды автора на всю совокупность поднятых в книге проблем. Глава была написана, но вставлять ее в книгу Менделеев раздумал: «Написал, но не печатаю, потому что изложение показалось мне недостаточно полным, требующим многих выяснений, местами впадающим в критику и отчасти раскрывающим то, что лучше оставлять про себя». В некоторых современных изданиях «Заветных мыслей» эта глава помещается в виде отдельного приложения, и желающие могут предпринять попытку обнаружить в ней то, что автор желал бы «оставить про себя»: возможно, критику научно-философского скептицизма, неожиданно завершенную признанием « громадности массы совершенно неизвестного », или фразу «Надо уметь написать о том, как, ища свободы, действуют против свободы» — теперь об этом можно только гадать.

В то же время статья совершенно обходила вопрос о смерти, который занимал Менделеева с молодых лет. Он не боялся размышлять о том, о чем большинство людей старается не думать, поскольку их страшит даже самое туманное представление о роковом мгновении, не говоря уже о попытках заглянуть «за черту». О том, в каком направлении двигались его мысли, можно узнать из воспоминаний родственника и бывшего студента Дмитрия Ивановича И. Д. Кузнецова. Они встретились на Волковом кладбище на похоронах сестры Менделеева Екатерины Ивановны Капустиной. Дело было поздней осенью, с голых ветвей падали тяжелые капли воды, с неба сыпал тяжелый мокрый снег. Дмитрий Иванович не пошел на литургию, он стоял рядом с церковью в тяжелой меховой шубе с папироской в руке. Разговор сначала не клеился, потом Менделеев пригласил родственника к расположенной рядом могиле сына. И здесь старый ученый дал волю своему неутолимому отцовскому страданию. Он говорил о том, какой здоровый организм был у Владимира, ругал врачей… Потом он замолк. И вдруг, как это часто бывало на его лекциях, Дмитрий Иванович бодрым и свежим голосом заговорил на тему вечной жизни. Он рассказал о письме, которое получил от одного незнакомого американца. Тот писал, что он очень уважает его за ученые заслуги, и делился своим горем: у него недавно умер самый близкий друг, и теперь он думает о том, сможет ли встретиться с ним в загробной жизни. «Письмо было так искренне, что я не мог не ответить… Я писал так: «Воспитанный в духе православия, я хорошо знаю, что говорит христианская церковь о загробном существовании. Но Вам я отвечу не так, как меня учили, скажу свое откровенное мнение по этому предмету. Все явления, в окружающем нас мире, можно отнести к одной из следующих трех категорий: явления соотношений материи, энергии или силы — и духа. Сколько ни пытались подвести явления последней категории к явлениям хорошо известных нам соотношений материи и силы, это не удавалось; а потому мы должны выделить особо явления духовные. Все позитивные науки, в области которых я вращался в течение всей своей сознательной жизни, убеждают меня — твердо и непоколебимо — в том, что ни материя, ни силы не пропадают; они вечны, хотя и подвержены постоянным изменениям. Основываясь на простой аналогии, мы необходимо должны признать, что и явления духа так же вечны. Вот мое откровенное мнение по вашему вопросу… судить о том, встретитесь ли Вы с Вашим другом за гробом, я не берусь; предоставляю решение этого вопроса вашему усмотрению»» . В дальнейшем разговоре Дмитрий Иванович критиковал христианство за понятие об индивидуальном бессмертии — объяснял его « самообольщением классицизма »; рассказывал о своих беседах с английским епископом в Кембридже и с выдающимися русскими священниками, которые говорили, что христианство должно подвергаться эволюции и в этом смысле нельзя идти на поводу у «мало просвещенных духовных лиц ». Кузнецов хорошо запомнил эту лекцию среди могил, особо отметив фразу, многократно повторенную Менделеевым: « О, если бы кому-нибудь удалось, хотя отчасти, выяснить связь и соотношение между явлениями материи и духа! Тогда бы мы всё поняли и всё познали!»

Одна из последних семейных радостей Дмитрия Ивановича была связана с приездом в Петербург Лели с его единственной внучкой Наташей. После смерти Алексея Владимировича Трирогова его вдова и дочь некоторое время жили в Пензе, не отъезжая далеко от родового гнезда в Аряше, где рядом с зятем была похоронена и Феозва Никитична. Затем было решено перебраться на постоянное жительство в Москву — Ольга Дмитриевна хотела доучить дочь в хорошей гимназии. Весной 1906 года мать и дочь отправились в Белокаменную и Наташа успешно сдала вступительные экзамены. Теперь они были свободны до осени — могли заехать в гости к дедушке, а оставшееся время провести в аряшском имении.

Анна Ивановна с детьми уже переехала в Боблово, поэтому гости явились прямо в отцовскую квартиру в Главной палате мер и весов. Менделеев был настолько обрадован, что, казалось, не знал, как их обласкать. Наташа, крупная девочка-подросток, воспринимала Дмитрия Ивановича исключительно как доброго дедушку, а он, разнеженный и расчувствовавшийся, позволял ей абсолютно всё, даже врываться к нему в кабинет во время работы. Он называл внучку «моя единая» и баловал чем только мог. Михайле и Катерине было приказано беспрекословно выполнять все желания и распоряжения дорогих гостей, да они бы и сами ни в чем им не отказали, видя, как расцвел их старый хозяин. Михайла то и дело мчался в фруктовый магазин на углу 1-й роты, а старая служанка Катя, которая в свое время, после свадьбы Ольги, собиралась переехать жить к молодым, но осталась, потому что никто лучше нее не смог бы ухаживать за Дмитрием Ивановичем, с радостью стряпала всякие вкусные вещи, которые Леля любила в молодости. Потом радость сменилась беспокойными хлопотами, потому что Наташа вдруг заболела корью. Лечить ее дедушка позвал профессора Быстрова, а ежедневно смотреть за больной девочкой пригласили девушку-эстонку из Красного Креста. Эта здоровая и жизнерадостная сиделка, неукоснительно выполнявшая распоряжения доктора, очень понравилась Дмитрию Ивановичу, и он даже сказал, что пригласит ее, если захворает.

Когда внучка пошла на поправку, Менделеев отправился отдыхать в свои любимые Канны. В середине мая Наташа выздоровела, но в Аряш Трироговым выехать не удалось — там случились аграрные волнения. Профессор Быстров посоветовал оздоровить девочку где-нибудь в окрестностях Висбадена, и они поехали в городок Швальбах, где горный воздух и соленые газированные ванны быстро вернули девочке былую веселость. В Швальбах к ним неожиданно приехал повидаться Дмитрий Иванович, не успевший насмотреться на дочь и внучку. Выглядел он хорошо и производил впечатление отдохнувшего, набравшегося сил человека. «Когда мы с отцом стали появляться в общей столовой, за табльдотом, — пишет Ольга Дмитриевна, — то меня поражало то полнейшее равнодушие, с каким Дмитрий Иванович входил туда, никого не видя и не замечая, тогда как взоры любопытных путешественников устремлялись на его необычную наружность, так не подходившую под общий уровень. И эта его своеобразность, полное равнодушие к окружающему, щедрые чаевые и уменье заказать кушанье с легким вином делали его настолько интересным для окружающих, что все старались удовлетворить свое любопытство, а хозяин отеля старался особенно угодить ему».