Михаил Беленький - Менделеев

Приказчиками (фр.).

Полное имя этого гейдельбергского приятеля Менделеева нигде не упоминается, о нем вообще известно лишь то, что впоследствии товарищи обвинят его в воровстве и это будет очень тяжело переживать Дмитрий Иванович.

А. П. Бруггер сбежала с детьми за границу от мужа — пьяницы и деспота. Она была больна чахоткой, но старалась не поддаваться болезни, держала двери своего дома открытыми и всегда хорошо принимала Менделеева и его друзей, любивших ее щи и расстегаи.

Речь идет об унитарном учении эльзасского химика Шарля Фредерика Жерара, создателя самой совершенной на то время классификации органических веществ.

Дмитрий Иванович устроил племянника во Второй кадетский корпус, но Яша не справлялся с кадетской нагрузкой и вскоре был оттуда отчислен. Тогда дядя нанял ему на лето домашнего учителя и на следующий год определил в Пятую петербургскую гимназию, где математику и физику преподавал его друг К. Д. Краевич. Но и там, несмотря на поддержку, мальчик учиться не смог. Его матери не оставалось ничего другого, как убрать сына в Томск и отдать в местную гимназию. Там произошло небольшое чудо — маленький сибиряк, до того непроходимый двоечник, будучи возвращен в привычную среду, будто проснулся и набросился на учебу с чисто менделеевской жадностью. Особенно его заинтересовало естествознание. Его связь с семьей Дмитрия Ивановича осталась крепкой на всю его недолгую жизнь. Менделеев поддерживал его не только материально, но и добрыми письмами, на которые мальчик отвечал ласковыми родственными посланиями, беспокоясь о здоровье всех членов дядиной семьи. В 1870 году Яша, уже круглый сирота, успешно закончив гимназический курс, вновь приехал к Дмитрию Ивановичу, поступил в Кинологический институт, но вдруг заболел чахоткой и умер в окружении ставшего ему родным семейства.

При государственной монополии на производство спиртных напитков частные лица, получившие право на винный откуп, уплачивали в казну определенную сумму и торговали казенной водкой. (Прим. ред.)

Десятина составляет 1,09 гектара.

Купчая и планы в исправности. Отчетность ведется полная. Имение никаких долгов, ни чересполосности или споров не имеет, [как] видно далее, 8 десят[ин] из него запроданы. Деньги за них, если угодно, получу я и тогда 500 р. вычту из цены.

Этот лес купят сейчас, если угодно, на сруб тысяч за 8 р., но выгоднее продержать еще лет 10-ть.

От Москвы 80 верст, от очень большого села Рогачева 8, от ситцевой фабрики Каулена 4 версты.

Тарантас, тарантасная тележка, парный фаэтон, шарабан. Все новые.

Но без книг, физиче[ских] приборов, белья и т. п.

Максимилиан Евгений Иосиф Наполеон Богарне, герцог Лейхтенбергский — сын баварской принцессы Августы фон Виттельсбах и Евгения Богарне, пасынка Бонапарта.

По традиции выступление с этим отчетом на главном мероприятии, посвященном очередной годовщине со дня основания университета, поручалось недавно занявшему кафедру профессору, чтобы он в процессе работы над докладом более подробно ознакомился с состоянием дел в университете.

Коль мы отвлеклись на рассказ о литературных последствиях этого уголовного дела, нельзя не вспомнить его (опосредованный, через Достоевского) отголосок в современном романе «Прощай же, книга!» японца Кэндзабуро Оэ. Главный герой романа — реальный культовый японский писатель Юкио Мисима, в 1970 году совершивший с несколькими друзьями попытку националистического государственного переворота и после неудачи сделавший себе сэппуку. В романе Оэ описывается планотстранения Мисима от политической деятельности: его должны были соблазнить и таким образом отвести от неминуемой гибели. План называется «Мисима — фон Зон»; правда, соблазнить героя должны были не женщины, а мальчики, поскольку он был гомосексуалистом.

Перед казнью Лавуазье попросил о помиловании, но получил ответ: «Революция не нуждается в химиках». «Всего мгновение потребовалось им, чтобы срубить эту голову, и во сто лет не будет такой другой», — с горечью отозвался об убийстве Лавуазье математик Жозеф Лагранж.

Менделеев и раньше был талантливым приборостроителем, но в эти годы он, казалось, превзошел себя. Недаром восхищенный своим русским другом Саллерон демонстрировал на заседании Парижской академии наук сконструированные Менделеевым весы для газов.

Менее чем через десять лет приват-доцент Николай Николаевич Каяндер станет известен как автор идеи о самопроизвольном разложении в растворе кислот и солей и об их существовании в растворе как обособленных продуктов распада.

Многие не верили, что такая махина может быть построена. Но через два года на Пермском сталепушечном заводе «Царь-молот» в присутствии гостей с русских предприятий и крупповских заводов отковал первуую многотонную заготовку. Он имел силу удара до 160 тонн — в три раза больше, чем у молота, до того времени считавшегося самым мощным в мире, — и был способен ковать болванки до пятидесяти тонн весом. Не меньше поразили иностранцев русские мастера, управлявшие этим гигантом настолько точно, что закрывали билом крышку карманных часов

Цит. по: Панченко А. А. Спиритизм и русская литература: из истории социальной терапии // Труды отделения историко-филологических наук РАН. М., 2005.

Тут, впрочем, вины Вагнера, равно как и Бутлерова с Аксаковым, нет, поскольку они изо всех сил пытались привлечь к спиритизму внимание скептической университетской общественности. Менделеев не мог не знать об этом, однако указывал на этот факт как на непорядок, тем более что в России, кроме университета и академии, существовали и научные общества.

Впрочем, пушки (в частности новое крупповское чудовище) были встречены здесь не восхищением, а возгласами «какой позор!», что даже заставило немецкого комиссара сообщить в Берлин о провале германской экспозиции.

Бюст этого колосса работы Фредерика Огюста Бартольди (над каркасом трудился сам Гюстав Эйфель) Менделеев увидит на следующей Всемирной выставке в Париже. Что же касается всей статуи в полный рост, то она появится посреди нью-йоркской гавани еще через десять лет.

Сергея Михайловича Степняка-Кравчинского впереди ждала интересная писательская жизнь, дружба с Оскаром Уайльдом, Бернардом Шоу, высокая оценка его прозы Л. Н. Толстым, В. Г. Короленко и французским жизнелюбом Альфонсом Доде.