Михаил Ульянов - Реальность и мечта

«Мещан» ставил Леонид Моисеевич Шихматов. Работа { этом выпускном спектакле оказалась для меня тяжелой, пото- iy что Нил, пожалуй, одна из сложнейших ролей горьковского епертуара. Он сложен своей идеальностью, декларативностью, оторую уж очень тенденциозно заявил в пьесе автор. Это, ко- 1ечно, не дискуссионный образ. Демонстративно противопос- авленный мещанам, Нил и схематичен, и в чем-то однолинеен.: ак, по крайней мере, я его воспринимал и, не имея еще необхо- имого жизненного и артистического опыта, пытался эту декларацию и сыграть. Отсюда в моей игре появились нажим, петуши- ibie перья, фальшь. Я понимал ложность и натугу своего Нила, to чем больше старался, тем хуже получалось. Товарищи меня обгоняли, находя и образ, и характерность, и человеческую ин- 1ивидуальность своим героям, а я лишь проговаривал реплики ^естественным голосом и понимал, что образ не складывается.

Составляя биографию Нила, а это один из элементов работы 1ад образом, я среди прочих нафантазированных подробностей то жизни придумал и такое: Нил физически очень силен. Про таких говорят: крепко сбит. И представил я себе, как он легко, играючи переплывает Волгу, получая от этого огромное наслаждение. И вот когда я увидел это, увидел очень подробно, как он саженками плывет к тому еле видимому берегу, а кругом необъятная ширь, ласковое солнце и жаркий июльский день, как- то собрался его образ в моем мозгу. И надумал я, что вот так, как получает Нил удовольствие от плавания, так же обретает удовлетворение и от борьбы с тем, что ему не нравится. И если он заявляет, что жить надо так, а не иначе, то это идет не столько от уже выработанной программы жизни, сколько от озорного желания вступить в единоборство с сильным. А по пьесе его противник старик Бессеменов действительно силен, и другим я его себе не мыслил.

Лишь через много лет в спектакле, поставленном Георгием Александровичем Товстоноговым, я увидел потрясающего Бес- семенова — Евгения Лебедева. Это был трагический Бессеменов, который потерял связи и со временем, и с детьми. От этого ему страшно и обидно, и не может он понять, почему его не принимает вечно обновляемая жизнь, в чем он не прав. Ведь он всегда жил правильно. Ведь он все сделал для своих детей. Так в чем же ошибка? И бьется он, как муха, попавшая между двух стекол, не понимая, почему не получается вырваться за невидимые преграды. Страшный, трагический образ, сыгранный с пронзительной болью и недоумением. Противен этот старик и страшен, жалок он и несчастен. Такой многослойный, такой сложный, жизненный и противоречивый, такой пронзающий зрителя характер сыграл Евгений Лебедев, что его Бессеменов остался у меня в памяти одной из ярчайших актерских работ, виденных в разные годы в исполнении разных мастеров. А тогда, в студенчестве, еще толком не владея мастерством, мы ощупью искали достоверную суть своих персонажей. И мой физически крепкий Нил, после того как я нафантазировал себе его «упоение в бою» с сильным противником, постепенно ожил, задышал в спектакле. Конечно, это был по-прежнему однолинейный, чересчур ясный и прямой образ, но я уже начал ощущать себя Нилом.

Работа над образом — это краеугольный камень актерской профессии. Но рассказать о том, в чем заключается эта работа, неимоверно сложно, ибо у каждого актера своя творческая кухня. И что-то постепенно варится внутри, как в тигле, и варится, и варится! Но слишком это все индивидуально, текуче и неуловимо. Ну как объяснить, скажем, вот эту Волгу, саженки, ощущение избытка силы? Можно, наверное, все это представить. Можно все это рассказать. Можно так рассказать, что слушатели сами все это увидят. Но как показать вот этот мостик, который пере- кидывается в моем внутреннем мире от нафантазированного частного (Волга, плавание) к ощущению целого (характера Нила)? И главное, это ведь сыграло только в данном случае. А следующие роли требовали своих ключей.

Вообще начало работы над ролью похоже на разобранную машину неизвестной тебе марки. Что к чему — неясно. Понимаешь только, что это автомобиль, трактор или велосипед. А какой он, ты не знаешь. И начинается интересный, подчас мучительный, иногда радостный процесс собирания этой машины, подгонки одной части к другой. Нередко части не подходят друг к другу, исключают друг друга, не имеют никакого отношения к целому. И опять ты рассыпаешь все, начинаешь снова, и так с каждой ролью. В этом творческое начало актерской профессии — каждый раз с нуля и по-новому. Но вот рассказать, пере- [ать этот процесс необычайно трудно. И не потому, что он какой-то таинственно-мистический, куда посторонних пускать нельзя, просто надо быть тонким и чутким писателем, чтобы суметь показать все изгибы и переходы внутренней жизни актера во время работы над ролью.

Над образом Нила я трудился долго и мучительно — и по моей неопытности, и потому, что всегда такова работа над любой ролью. Но вот наконец я пришел к внутреннему согласию и начал играть Нила. Только подготовительный этап в искусстве сплошь и рядом длится дольше, чем итоговый. Начал играть — это громко сказано! Было всего три-четыре спектакля. Такова уж грустная специфика выпускных постановок. Год-полтора работы, затем играют несколько раз, после выпуска разъезжаются по театрам, и остаются одни программки и фотографии.

Первые мои работы в Вахтанговском театре, такие как бригадир Баркан из спектакля «Государственный советник», Артем из «Макара Дубравы», Фельи из инсценировки «Отверженных» и даже Яков из «Егора Булычова», были нормальными ученическими работами начинающего актера, который изо всех сил напрягался, чтобы не испортить театрального ансамбля. А мои вводы на роли Бориса Годунова в спектакле «Великий государь» и Кирилла Извекова в «Первых радостях» были более или менее точными следованиями первым исполнителям, их рисунку, их трактовке.

Ввод — непременный спутник всех актеров, особенно на первых порах работы в театре, это хождение по уже проложенной дороге, но своими шагами. Роль сделана первым исполнителем, она заняла определенное место в спектакле, акценты все расставлены, решение уже найдено, и ты вынужден подчиняться этому рисунку, так как он завязан в общую ткань спектакля, который уже занял свое место в репертуаре, имеет свою публику и критику, а их разочаровывать не полагается. Конечно, второй исполнитель роли может предложить свое понимание сыгранного характера, но не меняя мизансцен, не меняя общего звучания спектакля. Поэтому вводы, как правило, проходят и не представляют особого творческого интереса. Артиста просто втискивают в чужой рисунок роли, и тут хочешь не хочешь, а успевай понять смысл немотивированных для него решений или слепо подражай первому исполнителю.