Пу И - Последний император

Моя самооценка снова оказалась завышенной. Наступило испытание.

По всей стране на производственном фронте возникло движение "большого скачка". Тюремное начальство предложило сделать наш учебный процесс более интенсивным, с тем чтобы мы поспевали за реальной ситуацией в стране. Было принято решение провести проверку нашей сознательности и устранить препятствия, которые могут возникнуть на этом пути. На общем собрании каждый должен был рассказать, какие изменения произошли в его сознании и в чем он еще плохо разбирается. В этом случае другие смогут помочь ему проанализировать ситуацию и разобраться в непонятных вопросах. Когда очередь дошла до меня, возникли проблемы.

Я рассказал о своих прошлых взглядах, рассказал, какие изменения в них произошли. Когда стали высказываться, кто-то меня спросил:

— Твои отношения с японцами были не менее тесными, чем у нас, почему ты о них ничего не сказал? Какие ты испытываешь к ним чувства?

— Я к японцам испытываю лишь ненависть, ни о каких других чувствах говорить не приходится. У меня совсем другая ситуация.

Мои слова вызвали у многих негодование. Кто-то сказал: "Почему ты ведешь себя так нескромно? Продолжаешь думать, что ты на голову выше всех?" Другой заметил: "Ты что, теперь стал лучше всех?" Стали приводить разные примеры: в Японии я писал стихи, помогал императрице подниматься по ступенькам и т. п. Все это якобы свидетельствует о том, что я более всех был благодарен японцам, а сейчас не хочу этого признавать. Я ответил, что в прошлом никаких чувств к японцам я не испытывал, это был голый расчет. Никакого пренебрежения к присутствующим у меня нет, я просто говорю, что думаю. Такое объяснение людей не устроило. Позднее, когда я стал рассказывать о страхе при побеге из Далицзыгоу, меня спросили:

— Японцы, провожая тебя в Токио, выделили на это триста миллионов иен. Разве ты не благодарен за это японцам?

— Триста миллионов? — переспросил я с удивлением. — Ни о каких трехстах миллионах я не знаю!

На самом деле из данной ситуации не стоило делать проблемы. Японская Квантунская армия извлекла последний резерв из казны Маньчжоу-Го и объявила о том, что эти деньги отправляются в Японию вместе с "императором Маньчжоу-Го". Я этих денег вообще не видел, люди об этом знали и не относили данный факт к моим преступлениям. Просто присутствующие хотели знать, что я тогда при этом испытывал. Если бы я стал спокойно вспоминать или расспрашивать кого-нибудь, я, возможно, мог бы и вспомнить, но я поступил иначе. Я весьма самоуверенно и твердо заявил, что вообще про это ничего не знаю!

— Не знаешь? — послышалось из зала от тех, кто был в курсе дела. — Это провернули Чжан Цзинхуэй и Такэбэ Рокуцзо. Чжан Цзинхуэй недавно умер, так теперь с тебя и взятки гладки?

Кто-то спросил:

— Ты разве не упомянул об этом, когда писал признание?

Я ответил, что нет. Они удивились еще больше:

— Кто же об этом не знает! Это же не триста или три тысячи, это триста миллионов!

Вечером, возвращаясь к мысли о деньгах, я вспомнил, что действительно в Тайлицзыгоу Си Ся мне говорил, что Квантунские войска забрали из банка Маньчжоу-Го все золото под предлогом того, что оно понадобится для моего проживания в Японии. Наверняка это те самые триста миллионов иен и есть. Я в то время боялся за свою жизнь и потому не обратил особого внимания на то, что он сказал. На следующий день я стал расспрашивать людей, и выяснилось, что такой факт в самом деле имел место. Теперь на собрании группы я обо всем рассказал.

— Зачем же ты раньше скрывал? — одновременно спросили меня несколько человек.

— Кто скрывал? Я просто забыл!

— И сейчас не помнишь?

— А теперь вспомнил.

— А почему раньше не мог вспомнить?

— Забыл и забыл! Бывает ведь, что что-то забываешь?

Эта фраза вызвала бурную дискуссию, с которой было трудно справиться: "То, что было давно, помнишь, а то, что произошло недавно, забыл. Очень странно"; "Явно трусил, вот и не посмел написать"; "Боишься признать свои ошибки, какое же тут перевоспитание?"; "Никто тебе не верит. Правительство больше на твою удочку не попадется"; "Любишь хитрить, врунишка!"

Чем больше я спорил, тем меньше мне верили. Все думали, что я настаиваю на своих ошибках и продолжаю врать. Если это дойдет до руководства тюрьмы и люди все подтвердят, разве будет мне впредь верить начальство? При этой мысли голова у меня пошла кругом. Возник страх. Как говорится, "мать верит в мудрость сына, но если у троих есть в этом сомнения, то и любящая мать перестанет верить". Поразмыслив над всем, я понял, что повторяется моя застарелая болезнь — лишь бы пронесло сейчас, а для этого можно поступиться любыми принципами. Вот признаю свои ошибки, и пронесет, верно? Ладно, признаюсь: я не признавался в этом раньше, потому что опасался санкций правительства. Дело про триста миллионов я и в самом деле забыл, но оно заставило меня вспомнить многое.

Больше никто в нашей группе не проявлял интереса к моему вопросу. Но я сам никак не мог выкинуть его из головы. Чем больше я об этом думал, тем тревожнее мне становилось. Совершенно очевидно, что забыл, а получилось, что скрывал. Я боялся, что правительство посчитает меня нечестным человеком. И эта мысль стала меня угнетать.

Прежде я страдал подозрительностью. Каждый поступок работника тюрьмы рассматривался как подвох. Меня все время пугала смертная казнь. Сейчас я понимал, что власти не только не хотят моей смерти, а, наоборот, всячески стремятся мне помочь стать достойным человеком, и я в это было поверил. А тут опять страдай. И чем больше ко мне проявлялась забота, тем больше я терзался.

Как-то надзиратель сказал мне, что начальник тюрьмы хочет со мной поговорить. Поначалу я подумал, что это наверняка про дело о миллионах. Я предполагал, что начальник будет рассержен тем, что при таком со мной добром обращении я продолжаю что-то там скрывать. Как себя вести в такой ситуации? Вместе с тем было и другое предположение: начальник выскажет удовлетворение по поводу того, что я покаялся, признал свою ошибку. Может, еще и похвалит. Уж лучше бы он меня отругал. Теряясь в догадках, я вошел в кабинет и тогда только понял, что разговор пойдет совсем о другом.

Старый начальник тюрьмы уже много дней не появлялся. На этот раз его сопровождал еще какой-то чин. Расспросив меня об учебе и работе, они стали интересоваться тем, как у меня обстоят дела с борьбой против "четырех зол".

Начальник сказал, что, как он слышал, у меня наметился прогресс в уничтожении мух, и я выполнил задание. А каковы успехи в уничтожении крыс? Я сказал, что пока еще плана нет, но что в группе каждый из нас уничтожит по крайней мере по одной крысе.