Вера Фигнер - Запечатленный труд (Том 2)

…Не могу успокоиться: как убежать от осаждающих мыслей? Хоть бы книгу иметь под рукой и чужими мыслями заглушить свои!

Я стучу в дверь:

— Дежурный, пожалуйста, достаньте что-нибудь почитать: на новом месте я не засну.

— Не знаю, — отвечает жандарм. — Библиотека закрыта, но спрошу.

Через четверть часа высокий, стройный унтер-офицер с красивым, интеллигентным лицом подает мне книгу, и в тот же момент из нее выпадает лист. Я поднимаю: о чудо! — предо мной прелестный портрет Надсона…

Я перелистываю книгу его стихотворений. Поэзия Надсона не удовлетворяет меня. Я слишком сильно чувствую в нем человека слова, а не дела, и это отталкивает меня. Но мое настроение меняется: слабая воля Надсона возбуждает мою силу.

Я больше не боюсь — испуг не владеет мной. Сегодня уже ничего не случится, а завтра — о завтра не надо думать!

Я ставлю портрет перед собой на стол, прислонив его к кружке: со мною друг, я не одна.

Куранты Петропавловской крепости поют, поют то самое, что пели 20 лет назад… Я засыпаю.

Шумят темные волны Невы; бежит белый пароход «Полундра», бежит и уносит в неизвестное. Но я еще не знаю, что «полундра» значит «берегись».

Прошло три дня, и мне все еще не давали свидания.

— Вы будете иметь свидание с родными в тот день, когда и другим дают его, — сказал смотритель.

Это было бездушно и было мудро.

Ожидание, как бы трепетно ни было оно, не может длиться бесконечно. Утомленное напряжение падает, и на четвертые сутки я почти перестала волноваться и ждать. Я углубилась в чтение, взяв Карлейля «Герои и героическое» [120].

Наконец на четвертые сутки около часа вошел смотритель.

— Приготовьтесь, — сказал он. — Брат и сестры пришли к вам, сейчас вас поведут на свидание.

И, увидав побледневшее, испуганное лицо, он прибавил:

— Я сказал им, чтоб они вели себя так, будто ничего не было.

Будто ничего не было!

Это было бездушно и было мудро. Это была целая программа, программа не только для них, для брата и сестер, но и для меня, а у меня ведь никакой программы не было!

Программа говорила: притворитесь; разыграйте вместо драмы пьесу «Как будто ничего не было!»; не бросайтесь наземь, не колотитесь головой о пол, не рыдайте в судороге души и тела; наденьте маску, потушите в душе все огни!

…Меня повели по коридорам, лестницам и незнакомым переходам, и опять шаги были неуверенные, и рука искала опоры, цепляясь за стену. Дверь отворилась.

Сидел брат, сидели сестры.

Сидел плотный, солидных лет, красивый инженер, проложивший себе в жизни широкую дорогу, — мой брат, которого я знала и помнила румяным, безбородым юношей.

Сидели полные, солидные дамы, матери семейств, изведавшие десятилетия житейских перипетий, — мои сестры, которых я знала и помнила нежными, молодыми девушками.

И стояла я, как в романе Диккенса стояла безумная старуха в лохмотьях подвенечного платья, остановившая много лет назад часы на цифре XII, в тот день, когда в условный для обряда час она узнала, что вероломно обманута жених не явится [121].

Моя жизнь остановилась 20 лет тому назад, и я жила в безумной иллюзии, что часы жизни все показывают полдень.

Брат усадил меня перед собой. Он взял мои руки в свои руки. Он держал их так все время.

Боясь пошевелиться, я старалась смотреть только на него: он меньше изменился, и я искала, хотела найти прежнего, румяного, безбородого Петю. Брошенной в измененное, чужое и чуждое, во что бы то ни стало надо было найти знакомое, близкое, родное. Мало-помалу сквозь густой флер настоящего проступали нежные очертания давно прошедшего. Я начинала узнавать, находить то, чего искала. Казалось, в смутной дали среди тумана смешения, хаоса и неясности я нахожу хрупкую веху и силюсь привязать к ней паутинную нить воспоминания, чтобы, протянув на протяжении 20 лет, связать прошлое с теперешним несчастливым для меня часом…

…О чем говорили мы? Не помню. Были слова, пустые звуки, тусклые и неверные, как будто падали и звучали одна за другой фальшивые монеты, которые бросают на мраморный стол. Потушили огни, играли пьесу «Как будто ничего не было».

— Кончайте свидание! — возгласил смотритель, вставая.

…В эту ночь, часто просыпаясь, я чувствовала себя на границе безумия: в голове стремительно и безудержно неслись слова, целый каскад разнообразных пестрых слов, бессмысленных, ничем между собой не связанных слов. Кажется, это были одни только имена существительные. Они сыпались, как из вытрясаемого мешка сыплются белые скомканные бумажки, и падали, как падают искры из глаз после сильного удара кулаком. И в то же время сознание, как посторонний наблюдатель, ужасалось и спрашивало: что это такое? Неужели это останется, и я схожу с ума?..

У меня сказано — «часов не было». На это Новорусский заметил мне, а другие товарищи подтвердили, что на крепостном дворе солдаты ходили звонить на колокольню. Но я не слыхала: первые годы жандармы открывали нам форточку только во время прогулки, а моя камера находилась на стороне, противоположной церкви.

1887 год.