Вера Фигнер - После Шлиссельбурга

Вторым обстоятельством, возбудившим общественное мнение против царя, явилось запрещение уже решенной поездки двухсот русских учителей и учительниц в Англию, в то время как в Лондоне и в других городах были уже сделаны все приготовления и немалые затраты для радушного приема их. Комнаты в отелях были наняты, экскурсии в разные города обеспечены и исчерпывающая программа предстоящих чествований и развлечений разработана и установлена.

В числе устроителей приема, кроме учительских организаций, были Фребелевское общество, дирекция Оксфордского университета, герцогиня Сутерланд и т. д.

Предлогом для запрещения послужило участие П. А. Кропоткина и некоторых других эмигрантов.

Не Петр Алексеевич, а Софья Григорьевна Кропоткина действительно принимала горячее участие в организации приема. Русская ассигновка на расходы по проживанию в Лондоне равнялась всего 2 шиллингам в день на человека (!), и Софья Григорьевна предложила своим английским друзьям привлечь учительские организации Лондона к организации приема русских товарищей по профессии.

Неприязненное отношение к нашему автократу особенно подчеркивалось совершенно иным отношением к ожидаемому тогда приезду делегации Государственной Думы. Английская либеральная пресса превосходно знала, что 3-я Дума была результатом coup detat, плодом искаженного избирательного права, и не могла быть истинным выразителем воли русского народа, но все же — депутаты были избраны народом, и, как таковых, общественное мнение собиралось их приветствовать.

Престижу русского монарха не могли содействовать и тревожные корреспонденции из Финляндии. Они извещали, что 40 тыс. солдат будут сосредоточены в Финляндии для подкрепления руссификаторского натиска на эту страну. Дело шло об аннексии Выборгского уезда, и русское правительство запасалось военной силой, опасаясь, что может вспыхнуть восстание или всеобщая забастовка, подобная той, какая была в 1905 году.

Наконец, сыграло роль и разоблачение в июле в Париже провокатора Ландезена (Гартинга), как раз перед тем, когда, в виду ожидаемого приезда царя во Францию (в Шербург), правительство Французской республики собиралось наградить этого господина орденом Почетного Легиона!..

По всей стране на собраниях различных союзов и организаций составлялись резкие резолюции против официального приема царя и вступления его на английскую почву; во всех городах созывались многолюдные митинги с целью протеста.

В Лондоне на конференции независимой рабочей партии, на которой присутствовали представители 92 организаций Лондона, Сюррей, Кента и Суссека, была принята резолюция, строго осуждавшая предполагаемое посещение короля Николаем II, и особому комитету было поручено организовать большую демонстрацию против этого визита.

На митинге железнодорожников в Батерси 620 членов от имени своей организации выразили решительный протест против этого посещения, так как считают русского царя морально ответственным за ужасные жестокости, которым ежедневно подвергаются его невинные подданные.

Члены рабочей партии вместе с различными организациями, стоящими вне ее, организовали демонстрацию протеста в Лондоне — в Гайд-парке.

Исполнительный комитет соц. — дем. партии в своей резолюции протеста клеймил тех, кто поддерживал приглашение монарха, запятнавшего себя кровью, и приглашал организовать митинги по всей Великобритании.

С целью подобного же протеста «Общество друзей русской свободы» устроило собрание в Caxton Hall 28 июня в Лондоне.

В Шеффильде на собрании 80 тыс. рудокопов и их жен, на вопрос оратора, будут ли они приветствовать человека, сославшего в Сибирь 70 тыс. политиков и умертвившего тысячи, — присутствующие ответили криками: «Нет! Нет!»

«Daily News» от 8 июля, в отчете специального корреспондента о конгрессе трэд-юнионов в Ipswich, сообщает, что большинством 1039000 против 466 тыс. конгресс протестовал против того, что правительство заключает соглашения с иностранными державами, не узнав предварительно мнения страны, и поводом к этому вотуму были отношения к России и к царизму, запятнавшему себя кровью. Лига мира присоединилась к общему движению. Не отстали и различные церковные объединения (нонконформисты, баптисты и другие).

Епископ Hereford, пользующийся большим уважением, в проповеди, сказанной в Вестминстерском аббатстве, говорил, не называя имени, что в империи великого современного миропомазанника подданные отрываются от домашнего очага, осуждаются на пожизненную ссылку или гниют в тюрьмах без суда и без надежды на установление той разумной свободы и неприкосновенности личности, которые в Англии являются неотъемлемым правом каждого.

Резкие выпады против русского самодержца раздавались и в стенах парламента, а каким языком говорили газеты — можно видеть из одного запроса: «известно ли правительству, — спрашивал один депутат, — что некое издание призывало к убийству царя? и какие меры были приняты против этого издания?»

Перечень протестов можно бы продолжить, но и указанных примеров достаточно. Приведу лишь еще два.

Грандиозная демонстрация была организована 25 июля на Трафальгар-сквере.

На этой демонстрации присутствовала и я. До тех пор я еще никогда в жизни не бывала на больших народных манифестациях. Я представляла себе беспорядочное скопление людей и такую давку, которую не могли бы вынести мои нервы; однако все же решилась пойти.

Аладьин горячо убеждал меня выступить на трибуне и сказать хотя бы несколько слов. Но я не могла победить робость. Не говоря о полном отсутствии опыта, застенчивость, порожденная тюрьмой, совершенно сковывала меня. Я боялась толпы, боялась, что онемею от волнения, и опасалась за неполное знание языка. Тщетно Аладьин указывал мне, что это случай — единственный в своем роде: у меня не хватило решимости.

Трафальгар-сквер представляет обширный четырехугольник, несколько углубленный сравнительно с широко раскинутой площадью, на которой он расположен. Никакой растительности на нем нет; вертикальные стенки углубления выложены камнем, а посередине стоит колонна-памятник Нельсона. На площади сквера было устроено 8 кафедр, с которых говорили ораторы-англичане; на одной выступал Феликс Волховский. У колонны Нельсона была воздвигнута высокая трибуна в форме усеченной пирамиды; с нее, между прочим, говорила одна женщина (фамилию я забыла). Не только ее голоса совершенно не было слышно, но никого и из ораторов-мужчин я не могла расслышать, хотя стояла недалеко. Слышали ли их ближайшие ряды публики — не знаю, но каждая речь сопровождалась аплодисментами. Зато, конечно, все хорошо слышали речь Аладьина. Это был настоящий рев, исключительный по своему громогласию. И никому не рукоплескали так, как ему. В его лице чествовали народного представителя — депутата 1-й Государственной Думы. Это была тенденциозная овация.