Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Я знал, что руководители боятся обличающих газетных статей, и рассказал ему ситуацию:

— Можешь ты чем-нибудь помочь через газету?

— Знаешь что — я приду к ней от газеты, для интервью, и задам вопрос на эту тему. Посмотрим, что она скажет. Тогда я смогу прокомментировать ее ответы в газете.

Ковригина «клюнула на эту удочку» и приняла подосланного мной корреспондента.

В тот же вечер Ривин рассказывал:

— Она с энтузиазмом говорила о достижениях института под се руководством. Я задал ей вопрос: в Боткинской больнице недавно скончался профессор Языков. Какого специалиста вы хотите видеть на его месте? Она удивилась и продолжала рассказывать свое. Но я снова вернул ее к этому вопросу. Тогда она обозлилась, вызвала начальника отдела кадров Буравченко, а мне сказала, что у нее нет больше времени отвечать. Этот ваш кадровик — ну и тип! Он понес такую демагогию, что мне не оставалось ничего, кроме как кончить интервью — газета этого печатать не станет. Но напоследок я спросил: что он думает о молодых специалистах, например — о Владимире Голяховском. Наверное, это была моя ошибка — зря я раскрыл твое имя.

Действительно, это было зря. Опытный кадровик и не менее опытная в интригах Ковригина распознали, что если корреспондент спрашивал про меня, то между нами была какая-то связь. Они решили мне отомстить, а для них это было просто — в отделе кадров лежало мое личное дело, в котором было записано, что я отказался служить в КГБ и, наверное, какие-нибудь анонимные письма. Как раз в то время в издательстве института должна была выйти моя научная книга. Вдруг мне позвонил директор издательства:

— Слушай, Буравченко передал мне строгое указание Ковригиной — не выпускать твою книгу, уничтожить набранные экземпляры и рассыпать типографский набор. Я стал возражать — мол, книга хорошая и мы потратили на нее средства, надо их вернуть от продажи. Но он закричал: вы не знаете этого типа, он ведет себя как наш противник. Мы вызовем его на комиссию парткома и обсудим его поведение… Я доверительно передаю тебе это. Приезжай скорей, я дам тебе два-три экземпляра на память о неизданной книге.

Значит, директор и партком считают меня своим противником. Они расправляются со мной инквизиторскими методами — уничтожили мою книгу, как инквизиция уничтожала научные книги Галилея и других противников ее доктрины. Следующим шагом меня осудят на парткоме и признают не соответствующим занимаемой должности. Это старый и хорошо разыгранный ход, чтобы меня уволить. Я понял, что в институте мне оставаться нельзя — на меня поднялась партийная сила, а против нее не пойдешь.

Я был в отчаянии, Ирина тоже — рушились наши планы на устройство будущей жизни. По ночам мы шептались, обсуждая варианты выхода. Но их не было. Выход был один — куда-то бежать. Но куда?

Новый директор ЦИТО Волков опять несколько раз приезжал к нам в клинику. Он уже правил институтом со всей энергией начала и молодости. Институт помещался в тесном доме в Теплом переулке, Волков хотел сделать нашу клинику базой для травматологии и поэтому был против прихода доцента Полякова. Теперь он сам был мощной фигурой, и ему это удалось. При нашей следующей встрече он сказал:

— Володя, переходи ко мне, я дам тебе должность старшего научного сотрудника.

Это было везение — работать в самом высоком научном институте! Он предлагал мне даже больше, чем я мог ожидать — должность соответствовала положению доцента.

— Спасибо, Мстислав Васильевич, шефа у меня уже нет, и я с радостью пойду к вам. Вы не пожалеете, что взяли меня.

— Я тебе верю. Только сначала я направлю тебя в организационно-методический отдел. Я знаю, что ты хирург, но не могу сразу поставить тебя так высоко в клинике. В ЦИТО есть старые сотрудники, которые давно ждут повышения. Я не хочу задевать их и брать тебя на положение старшего через их голову. А как хирург ты можешь дежурить в Боткинской.

Что такое организационно-методический отдел, я не представлял и не очень об этом думал. Раз он обещал, я обязательно вернусь к клинической работе.

Институт назывался звонким именем «Центральный», работали в нем крупные ученые, но ютился он в тесном и старом четырехэтажном доме конца XIX века. Дом в Теплом переулке был построен для общежития ткачих соседней фабрики. В 1920-е годы его приспособили для лечебного института. Но он больше подходил для ткачих, чем для тяжелых больных с переломами, да еще для операционных, рентгеновских кабинетов и научных лабораторий.

Организационно-методический отдел института сдавлен в трех узких темных комнатах, до потолка заваленных папками — архивом годовых отчетов травматологических институтов. Обстановка прямо противоположна привычной мне обстановке операционных и палат. И сама атмосфера отдела напоминала канцелярии, описанные Гоголем. Сидя там, я вместо хирурга почувствовал себя ничтожным чиновником, этаким Акакием Акакиевичем из «Шинели». После интенсивной хирургической работы, когда лилась кровь и я привык считать время на минуты, делать мне там было абсолютно нечего. Интересно, что меня и не просили ничего делать. Встретили приветливо, но настороженно: было известно, что я взят на работу новым директором, и догадывались, что надолго я там не задержусь.

К тому времени у меня уже было достаточно известное в профессиональных кругах имя, я привык быть весомой составной частью больниц, где работал. В Боткинской я был ее солидной частью и хотел теперь стать тем же в ЦИТО. Но частью того бумажного отдела я себя представить не мог. Мне хотелось пройти через узкие коридоры и заглянуть в операционную — что и как делают хирурги института? Или хотя бы пройти по палатам и увидеть результаты их работы. Однако директор взял меня в оргметодотдел, и я не имел права нарушать его указание. Это было моими «геракловыми муками» в рабстве орготдела.

Выжидая новые возможности, я думал, что все-таки за безделье мне хорошо платят. Людям приходится многое делать ради денег — «люди гибнут за металл». Но гибнуть там я не собирался, а отсиживал для перспективы карьеры в будущем. Карьера — как шахматная игра: надо знать, когда, куда и какую из своих возможностей применить для победы — как передвижение фигур на доске.

На мою удачу, вскоре в отдел пришел Вениамин Лирцман, который апробировал свою диссертацию у нас на кафедре. Мы обрадовались друг другу.