Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Конечно, есть и всегда готова для вас.

После сауны нам подали чешское пиво «Пльзень».

— Когда вы захотите обедать? Обед будет в «большой столовой». А поздний ужин в комнате, которая называется «охотничья хижина».

Мы отдыхали на прекрасных кроватях с тонким бельем. Куда мы попали, для кого все это? После вкусного обеда я спросил молоденькую горничную:

— До которого часа вы работаете?

— Пока вы не пойдете спать после ужина.

— Хотите, идите сейчас.

Она вспыхнула от неожиданной радости и убежала, как серна. Поздний ужин был накрыт в «охотничьей хижине»: по стенам развешаны головы кабанов и оленей, стулья стилизованы под бревна, уютно горит красивый камин. Мы пили приятное кавказское вино. Ирина ушла в библиотеку, а пожилая повариха пришла благодарить, что я отпустил горничную:

— Она, вишь, собралась замуж, и жених ждет за воротами, внутрь входить не разрешается.

— Почему не разрешается?

— А как же? Дача-то ведь государственная (с упором на слове «государственная»).

Стоя у камина и заложив руки за белый фартук, она рассказала.

Дача построена финскими архитекторами из специальных пород дерева; отдыхать сюда приезжают члены Политбюро Центрального Комитета партии. Два дня назад уехал Косыгин, премьер-министр, он жил в «малом» люксе, где живем мы. А в большом жил президент Финляндии Урхо Кекконен — они друзья. Штат дачи — семь охранников и прислуга. Косыгин бывает здесь часто, и местные люди прозвали дачу «Косыгинский дом». Про меня она не спрашивала — прислуга правительства вопросы не задает.

Я пошел в библиотеку к Ирине:

— Знаешь, куда мы попали? Оказывается, у вершин Кавказа мы с тобой живем на правительственной вершине.

Мы сами себе не верили, что нам довелось подсмотреть быт «верхушки». Ночью я проснулся от какого-то стука в гостиной. Пошел посмотреть — оказалось, что с потолка капала вода на холодильник. Я взял с рояля большую хрустальную вазу — подставить под капли. В этот момент проснулась Ирина и увидела, что я хожу по гостиной в пижаме и держу вазу в руках. Она испугалась:

— Что с тобой, опомнись! Ты с ума сошел?

— Да вот — вода капает, а будить охрану я не хочу.

Она решила, что под впечатлением от величия и окружающей роскоши я сошел с ума. Мы долго хохотали и нежно ласкались в косыгинских постелях.

Утром мы пошли посмотреть горнолыжную трассу. За нами шел охранник — капитан в штатском. Прошли полкилометра, я забыл фотоаппарат — надо идти обратно.

— Сейчас привезут ваш аппарат, — охранник позвонил, и через десять минут на машине привезли аппарат. Садясь на подъемник, я хотел заплатить, охранник вежливо сказал:

— Не беспокойтесь, все оплачено (за государственный счет, конечно).

И горы вокруг, и трасса замечательные, в несколько перепадов. Для нас приготовили лыжи и костюмы, все бесплатно (за государственный счет), но мы побоялись спускаться. На обратном пути мы зашли в новую гостиницу — единственную. Строили ее семь лет, снаружи она выглядела обшарпанно, а внутри — грязно и тесно. В комнатах нары в два этажа — для четырех — восьми человек. Место стоило десять рублей в день — дорого. В кафетерии скудный набор еды, меню в несколько строк — сосиски, сухой сыр, чай, кофе. На старой турбазе условия были еще хуже — там люди спали на полу в коридорах, стоял затхлый запах пота — душа не было, а уборная выносная, во дворе. В кафетерии вообще ничего не было, люди ходили питаться в гостиницу. Путевка на две недели стоила 140 рублей за этот ужасный быт. А это средний месячный заработок по стране.

От этих осмотров мы с Ириной помрачнели — ведь нищета и грязь для простых людей были всего в нескольких шагах от королевских условий «государственной дачи». Мы вернулись в нее, и нас опять угощали обедом в большой столовой, ужином в «охотничьей хижине». Глядя на смену десятков блюд, мы грустно переглядывались, вспоминая, что видели в кафетерии гостиницы за нашим «правительственным забором».

Вечером я разложил бумаги в кабинете на столе Косыгина и писал план своего учебника. Ирина подсела сзади на ручку кресла и обняла меня:

— Знаешь что, давай завтра утром уедем отсюда, мне здесь все не нравится.

Что ж, я был с ней согласен. Утром мы стали прощаться, повариха была поражена:

— Я думала, вы у нас недельку погостите.

— Дела, дела, — объяснял я.

Дела меня действительно ждали на кафедре.

Из сказочного отдыха на Кавказе я привез черновые страницы будущего учебника. В первый же выходной день я сел их дописывать и рисовать к ним иллюстрации. Неожиданно позвонили два студента-выпускника, Виктор и Игорь.

— Мы хотим к вам приехать по срочному делу. Можно?

— Конечно, приезжайте. Буду рад вас видеть.

Оба они воспитанники кафедрального кружка — мои прямые ученики, оба отслужили в армии, там вступили в партию, вполне созревшие деловые, целеустремленные мужчины. Я собирался взять их ординаторами в клинику, они будут ядром моей будущей школы. Пришли они чем-то смущенные:

— Мы к вам после партийного собрания сотрудников кафедры. Мы не уверены, что вы знаете об это собрании. Дело в том, что на собрании партгруппы обсуждали вас.

— Меня? Почему же меня не пригласили?

— Михайленко и другие хотели обойти вас, они написали в партийный комитет письмо, в котором критикуют вас.

— За что критикуют?

— Там много разных пунктов — что вы воспитываете студентов в преклонении перед Западом, что хвалили американского хирурга Дебеки, который приезжал оперировать президента академии, что вы оперируете иностранными инструментами, предпочитая их советским, что вы не выписываете газету «Правду»… Ассистенты повезли письмо в партийный комитет. Они написали, что вы ставите себя выше коллектива, что хотите распоряжаться судьбами людей, не считаясь с мнением партгруппы; хотите убрать Печенкина, а потом собираетесь разделаться со всеми. Написали, что у вас немыслимо плохой характер, что вы подавляете любые дискуссии, что вы хитростью добиваетесь популярности у студентов, а на самом деле ваше руководство снижает эффективность и даже вредит всему институту. Они просят партийный комитет привести вас в нормальное состояние.

— Да, серьезные обвинения. Спасибо, ребята, что сказали.

— Мы долго думали — говорить вам или не говорить? Но мы не согласны с ними и решили рассказать, вопреки партийной дисциплине. Как члены партии мы не должны сообщать вам решения партгруппы. Но лучше, чтобы вы это знали заранее, до того, как письмо станут разбирать в парткоме. Только вы не рассказывайте, что мы передали вам это.