Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха

Психиаторша прокомментировала:

— Да они разве люди? — звери какие-то! Озверели с этим их экзаменом.

Тася была унылая:

— Ой, кисанька-лапушка, я столько наделала ошибок, столько ошибок! — ни за что мне не сдать!..

Я тоже обнаруживал, что сделал много ошибок. А ешё сколько я не знал!

После медицинской части был письменный экзамен по английскому языку на 45 минут. За это время надо было ответить на вопросы по грамматике, структуре предложения и показать понимание разговорного языка. Для этого на плёнке магнитофона был прочитан длинный рассказ, и надо было быстро отвечать на напечатанные вопросы по смыслу рассказа. Это требовало хорошего понимания и оказалось ещё трудней, чем экзамен по медицине.

Закончили мы в 8 часов вечера, я был абсолютно без сил. А молодые доктора с неизбывной энергией всё продолжали и продолжали обсуждать свои ответы.

Ирина ждала меня дома с подогретым обедом. Она сочувственно смотрела, как я вяло жевал, хотя не ел целый день. А я всё рассказывал ей свои впечатления от экзамена. Мне понравилось, как всё было продумано и организовано, никогда я не видел и не представлял себе такой глубокой проверки знаний по всем разделам медицины. Куда до этого устным российским экзаменам? — как моська по сравнению со слоном.

Результат должен прийти по почте через 6–8 недель, но мы с Ириной оба знали, какой он будет. За долгое время впервые ей было меня жалко. Уже засыпая, я сказал:

— Знаешь, для того, чтобы сдать этот экзамен с первого раза, мне надо было приехать в эту страну лет на двадцать раньше…

На следующее утро я уже снова сидел на своём месте в Каплановском центре. Чтобы облегчить запоминание отвлечённых истин теоретических основ медицины — механизмов работы клеточных элементов и тканевых процессов, — я решил делать для себя схематические рисунки. Зрительная память на изображения у меня была более развита, чем память словесная. А рисовать я всегда умел и любил, так что даже интересней будет заниматься.

Через день-два расслабленно начали появляться сдававшие экзамен, но не все: американцы и некоторые индусы больше не пришли, уверенные, что сдали. Зато наши русские явились в полном составе. Каплан разрешал продолжать учёбу до получения результата, к тому же никто не был уверен, что сдал. Все мы вспоминали вопросы, обсуждали ответы, спорили, какие правильны, сверялись с учебниками и собирали их вместе. Некоторые вопросы были из программы Каплана или очень похожи. Каждый помнил по три-пять-десять вопросов-ответов; собранные вместе, они давали цельное представление обо всём экзамене. Это могло помочь в подготовке к следующему.

Докторша-психиатр суетилась больше всех:

— Это издевательство — спрашивать такое, чего ни одному доктору в работе не нужно.

Тася опять плотно уселась в коридоре с сигаретой в зубах, называла всех «кисанькой-лапушкой», расспрашивала, где достать побольше «верных» вопросов-ответов для следующего экзамена. Она завела обмен этими вопросами и сумела и здесь плести интриги, так появились у неё и друзья, и недруги: вот натура! И повторяла:

— Ой, чувствую, что я опять не сдам… ой, опять не сдам.

— Да я его никогда не сдам! — вторила ей психиатр.

Некоторые из нас специально тренировали себя на скорость ответов, садились изолированно где-нибудь в угол на три часа и старались ответить на 180 любых незнакомых вопросов подряд, а потом проверяли себя. Я к этому ещё не был готов. Моё достижение было уже в том, что постепенно я всё ясней понимал лекции на плёнках и всё легче становилось мне читать главы американских учебников.

Есть поговорка: мы видим то, что знаем. Можно сказать: мы понимаем то, что знаем. До сих пор я с трудом прочёл лишь часть одного учебника СИБА, но когда мой английский улучшился и я стал понимать лекции и учебники, я вдруг обнаружил, как великолепно все они преподносили материал. Ничего похожего не было ни в аудиториях, ни в медицинских книгах в России. Теперь я по-настоящему был увлечён учёбой, за долгие-долгие годы мне впервые стало интересно учиться. Хорошо хотя бы в возрасте пятидесяти лет суметь прозреть ещё немного — всё-таки лучше поздно, чем никогда.

Второй раз в своей жизни я изучал медицину, и мне открывался мир знаний, которые я пропустил или забыл. Я слушал, читал, рисовал, запоминал и вникал в неизвестные мне ранее теоретические основы довольно глубоко. Теперь кое-кто из наших докторов иногда просил моих разъяснений и объяснений. И я читал им небольшие лекции по структуре ДНК и РНК, о которых ещё полгода назад не знал ничего, и иллюстрировал своими рисунками. Во мне просыпался дремавший уже более двух лет профессор.

Иногда по вечерам, после моих занятий, мы медленно прогуливались с Ириной вдоль Западного авеню Центрального парка (в темноте заходить в сам Парк было опасно), и я с энтузиазмом рассказывал ей о своих новых ощущениях и о предвкушениях сдачи экзамена — в конце концов. Вместе с интересом к занятиям во мне укреплялась уверенность в успехе. Я знал свой характер: я всегда добивался чего хотел, но для этого мне необходимо полностью погрузиться в это желание. Ирина слушала спокойно, хотя и грустно. В наших отношениях наступила новая фаза: теперь трудности нас не разъединяли, а наоборот — сближали. В этом и есть нормальная семейная жизнь.

А на Каплане появлялись новые русские доктора: шёл 1979 год, пик массового приезда беженцев в Америку. Советское правительство готовилось к проведению Олимпийских игр в Москве и несколько ослабило жёсткие правила эмиграции, через которые проходили мы. Новые беженцы приезжали в состоянии большей эйфории — выезд оттуда достался им легче. И вот недавно приехавшие врачи, осторожно оглядываясь, появлялись в Каплановском центре. Для них я был уже ветеран иммиграции, старожил в вопросах адаптации. Бывали среди них и старые знакомые. Они засыпали меня вопросами:

— Ты уже сдал их экзамен?

— Ты уже работаешь с ними?

— Зачли они тебе твои научные титулы и то, что ты заведовал кафедрой?

И на каждый вопрос я отвечал им — нет. Это их огорошивало, им ещё трудно было представить себе, какой сложный был процесс адаптации русских врачей в Америке.

Невропатолог Зиновий, старше меня, довольно самоуверенно говорил:

— Не понимаю: чтобы такой парень, как ты, за год здесь ничего не добился!.. Мне только бы показать кому-нибудь из влиятельных профессоров мои опубликованные статьи по теме докторской диссертации, и я уверен, что это произведёт впечатление. Они меня сразу возьмут профессором в любой университет.

Его жена, специалистка по истории крепостного театра в России XVIII века, добавляла:

— Мой муж такой специалист, такой специалист, что любой госпиталь сочтёт за честь принять его на работу. И я тоже не собираюсь унижать себя тем, чтобы хвататься за любой труд. А пока мы станем знакомиться с Нью-Йорком — здесь ведь так много музеев, выставок, театров. Не правда ли?