Петроний Аматуни - На крыльях

Этот первый «практический вывод», сделанный им в воздухе, развеселил его. Полёт стал восприниматься, как увлекательная воздушная прогулка.

Вдруг земля метнулась вправо и стала вертикально, стеной! Мотор стих, Илью вдавило в сиденье и прижало к левому борту; в глазах помутилось, а ноги похолодели. Земля завертелась вокруг, потом неожиданно очутилась впереди и бешено понеслась навстречу, а когда удар казался неизбежным (хотя всё на ней оставалось по-прежнему маленьким), она плавно стала уходить куда-то под самолёт, мотор снова ревел вовсю, а под колёсами голубело небо.

И началось!.. То вой и рычание мотора, то тишина и тонкий свист ветра, то необъяснимая тяжесть во всём теле, то вдруг сменяющая её необыкновенная лёгкость — вся эта мешанина острых, не знакомых доселе ощущений и звуков лишила Илью самообладания.

В ужасе ухватился он руками за сиденье и закрыл глаза, чувство неотвратимости катастрофы не покидало его.

Погибать неизвестно как и во имя чего было страшно...

... Очнулся Илья, лишь когда они планировали на посадку. Каждый нерв ныл, тело стало дряблым, непослушным, небо казалось зеленовато-жёлтым, мысли работали вяло, и даже сам факт, что он остался живым и невредимым, а самолёт почему-то цел, дошёл до сознания уже после того, как они сели и порулили к стоянке.

Товарищи осторожно вытащили Илью из кабины, как порванный мешок с зерном, посадили на бугорок. Кто-то дал ему выпить холодной воды. Над ухом раздался весёлый голос Лазарева:

— Ну как полётик, любитель авиации?

— Первую половину полёта я помню, — медленно сказал Илья, вставая с бугорка. — Но, что произошло потом, я не пойму.

— Это и есть «полполёта», а то, что произошло потом, называется высшим пилотажем! — хвастливо ответил Лазарев. — Ясно?

— Это называется, по-моему, не высшим пилотажем, а... — здесь Илья весьма уместно воспользовался выразительным древним русским словом, которое мы, однако, опустим.

Сказал и ушёл, подальше от всех, чтобы наедине разобраться во всём происшедшем.

Илья без труда догадался, что Лазарев, воспользовавшись его неопытностью, намеренно пилотировал резко, на повышенных скоростях, делая фигуры неправильно; в общем, лез вон из кожи лишь бы «закрутить» свою жертву.

Честно говоря, напугать в воздухе можно почти любого, даже не из робкого десятка, особенно если он впервые садится в самолёт. Для этого не надо быть мастерским лётчиком, достаточно не уважать людей и не любить по-настоящему авиацию.

Все это Илья понимал, но думал о другом: «Если этот чёрт, Лазарев, сам не закрутился, то, значит, он — мужественный человек, а я... тряпка!»

— Да, тряпка! Трус! Девчонка!! — упрямо повторял Илья, подыскивая для себя самые обидные, уничижающие слова. Зло на лётчика уступило место возмущению самим собой, своей слабостью. Он горел желанием унизить, наказать себя, потому что только одно мужество было, есть и будет, да, да, всегда будет главной чертой мужского достоинства, а вот мужества-то у него и не оказалось...

Однако, разобравшись в своих впечатлениях, Илья поймал себя на том, что, если ему ещё раз предложат слетать в зону, он без колебания, без малейшего колебания — слышите! — залезет в кабину любого самолёта и полетит с любым лётчиком и куда угодно, хоть на луну! И будет летать до тех пор, пока не перестанет бояться.

Но почему он всё же полетел бы ещё раз? Из упрямства? Нет, не только это. Ощущение высоты, красота воздушной панорамы, необыкновенное, прекрасное чувство полёта воскресили в нём тягу к лётной профессии.

Илья достал папиросу, поглядел в неё, как в дуло пистолета, вприщур, выдул крупинки табака и закурил. Нервы стали успокаиваться. Да, сегодня он летал впервые в жизни и, хотя «слегка был взволнован» неожиданностью и жестокой остротой ощущений, всё же он навсегда полюбил полёт и теперь не сможет не стать лётчиком!

С того дня он с удесятерённой энергией взялся за своё самообразование. Долгие и нелёгкие вечера над учебниками и конспектами привели Илью Дорохова в лётную школу.

* * *

... Инструктор Апишанский принял группу своих новых курсантов и накануне первого лётного дня собрал их всех, чтобы побеседовать и познакомиться с теми, кого он обязан был обучить сложному искусству полёта.

Каждому он неизменно задавал вначале один и тот же вопрос:

— Что привело вас в лётную школу?

Когда очередь дошла до Ильи, он лукаво посмотрел одним глазом на инструктора, усмехнулся и полушутя-полусерьёзно ответил:

— Страх.

Апишанский удивленно приподнял брови, пристально посмотрел на Илью:

— Курсант Дорохов, я не понимаю вас. Объясните подробнее...

Тогда Илья в том же тоне, но откровенно, потому что человек, обманув инструктора — обманул самого себя, рассказал о своём единственном в жизни полёте с Лазаревым.

Апишанский всё понял, он был хорошим педагогом и уважал людей.

— С таким человеком, как вы, я встречаюсь впервые, — сказал он. — Но то, что вы так о себе говорите, свидетельствует о вашей смелости. По программе мы должны сперва сделать с каждым из вас обычный ознакомительный полёт по кругу, без всяких фигур. С вами же, Дорохов, я предлагаю сперва слетать на высший пилотаж. Полетим?

— Полетим!

... Утром следующего дня они вдвоём садились в самолёт. Илья нервничал. Это заметил и Апишанский, но не проронил ни слова.

Илья, стараясь сохранять самообладание, влез в кабину, на мгновение мягкое сиденье показалось ему электрическим стулом, но тут же отогнав от себя эту неприятную мысль, он привязался ремнями, присоединил к металлическому уху в шлеме резиновый шланг переговорного устройства, отчётливо и громко доложил:

— Товарищ инструктор, курсант Дорохов к полёту готов!

Апишанский запустил мотор и порулил на старт. Взлетев и установив самолёт в угол набора высоты, он продолжал обдумывать свои предстоящие действия.

«Сейчас Дорохов, — размышлял инструктор, — конечно, ожидает, что я его «закручу» и готовится вторично пережить страх. Следовательно, я должен поступить наоборот: показать ему образцовый пилотаж высшего класса. Произойдёт обратная реакция. Так-с... Ну, что же, Апишанский, потрудитесь пилотировать как можно умнее и изящнее. Это вам потруднее соревнований: надо вдохнуть в молодого человека смелость! Взялись...»

— Делаю глубокие виражи, — сказал он. — Держитесь слегка за управление и наблюдайте за моими действиями. Значит, сначала мы увеличиваем скорость полёта на десять километров в час...

... Они крутились в зоне около тридцати минут. Это был поистине такой красивый пилотаж, что не только курсанты, но и остальные инструкторы и командиры с нескрываемым наслаждением наблюдали с земли за полётом. Самолёт плавно описывал в небе одну фигуру за другой, и даже самый придирчивый и понимающий наблюдатель не мог обнаружить в пилотаже ни одной ошибки. Так пилотируют обычно только старые школьные инструкторы.