Василий Ардаматский - Две дороги

— Что конкретно вы можете предложить? — спросил Дружиловский.

— Раньше я хотел бы узнать условия.

— Условия зависят от предложения.

Посетитель расстегнул пальто, вынул из кармана сложенные листки бумаги и протянул через стол.

Дружиловский начал читать, и душа у него взыграла — это была слово в слово переписанная из газеты «Руль» статья, которую он не дольше как неделю назад цитировал в сводке для Зиверта. Вот он, голый крюк, и он обнаружил его сам!

— Сколько же вы хотите за это? — деловито спросил он, предвкушая удовольствие, с каким сейчас разоблачит мошенника.

— Двести марок как минимум! — быстро ответил чех.

— Да? — Дружиловский изумленно смотрел на чеха, их взгляды встретились, и серые глаза «разочаровавшегося коммуниста» метнулись в сторону.

— Двести, не меньше, — повторил он тихо.

— Так дорого теперь стоит переписка из газет?

Чех быстро протянул руку за своими бумагами, но Дружиловский отвел ее.

— Так, значит, двести и не меньше? — Дружиловский взял телефонную трубку.

Чех вскочил и выбежал из кабинета.

— Жулик! — крикнул вслед Дружиловский.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел франтовато одетый молодой человек с массивной тростью. Приближаясь к столу, он бесцеремонно разглядывал Дружиловского.

— Я имею дело с директором агентства? — спросил он на плохом немецком языке.

— Да, я директор. Что вам угодно? — ответил Дружиловский тоже по-немецки, ему было все еще нелегко объясняться на этом языке.

— Корреспондент итальянского телеграфного агентства, — представился молодой человек.

— Садитесь, я слушаю вас. Курите? — Дружиловский пододвинул ему коробку с сигарами.

— Чем торгуете? — весело спросил итальянец, садясь к столу.

— Здесь не лавка, а политическое агентство, — сухо ответил Дружиловский.

Итальянец понимающе кивнул, но продолжал с видом сообщника:

— Что вы могли бы предложить на тему «Коминтерн и Италия»?

— Мое агентство располагает достаточно широким и разнообразным материалом, — с достоинством ответил Дружиловский. — Прошу конкретней, что вас интересует?

— Я сказал ясно: Коминтерн и Италия.

— Ясно, но не конкретно, названная вами тема включает в себя множество разных аспектов... — Дружиловский в эту минуту весь собрался и следил за каждым своим словом. Зиверт предупреждал его, что самая опасная публика — газетчики, народ прожженный, хорошо информированный, не дай бог попасть им на перо.

— Назовите мне хотя бы один из аспектов, — попросил журналист.

— Это не деловая постановка вопроса, — ответил Дружиловский.

— Одно из двух, — сказал журналист и поднялся из кресла, — или вы разоритесь из-за вашей осторожности, или в вашем мешке пусто. Арриведерчи, — он взмахнул рукой и вышел из кабинета.

«Пронесло...» — это был уже четвертый газетчик, обращавшийся в его агентство. Несколько дней назад приходил американец — развязный нахал, позволивший себе заявить, что агентство торгует воздухом, и притом испорченным... Только с одним турком удалось договориться и получить от него заказ на информацию о том, что Коминтерн планирует захват Дарданельского пролива. Турок даже вручил аванс. Но Зиверт эту сделку почему-то не одобрил.

Нелегко дается Дружиловскому эта высокая политика. Положение у него — сложнее не придумаешь. Надо работать на доктора Ротта — это деньги и покровительство немецкой полиции. Надо выполнять задания Зиверта — его он обязан отблагодарить за все. А еще поляки. Они хорошо платят, но каждую минуту надо быть начеку. От них можно ждать любой подлости.

Он ежедневно встречается с людьми, заводит новые знакомства. И сам диву дается — в пору хотя бы запомнить, «кто — кто», и не перепутать, кто какому хозяину служит, а ведь со всеми надо дела делать. И все же он быстро освоился в берлинском таборе шпионов.

Но что ни дело, надо ломать голову, надо думать, как провести его умно, по-серьезному и при этом не обжечься. И он понимал, что спасение в одном — неукоснительно выполнять все, что от него требуют. И не следует лезть с собственной инициативой. Ведь дернул его черт выдумать для Зиверта эту женщину из русского посольства, Веру Дмитриевну Аралову. Теперь надо еще получать от нее информацию.

После первой «встречи» с Араловой появилась ее информация о том, что в посольстве царят большие строгости, сотрудникам запрещено разговаривать наедине, без разрешения посла обслуживающему персоналу, нельзя выходить на улицу (это должно затруднить следующие «встречи»), побудка и отход ко сну по общему сигналу. Все работники посольства, конечно, агенты ГПУ.

— Не густо, не густо, но пригодится и это, — сказал Зиверт, прочитав это первое сообщение.

Позже Вера Дмитриевна стала несколько разговорчивей и «сообщила» Дружиловскому все то, что он сам слышал о советских представителях, У него хватило ума и хитрости переработать услышанное на свой лад. Но своим хорьковым нюхом он чуял, что женщине этой следует как можно скорее исчезнуть. Вера Дмитриевна постепенно становилась все менее полезным информатором. А затем она лишилась права выхода из посольства и, наконец, была отправлена из Германии в Россию. Зиверт так и не успел разобраться в брехне Дружиловского и даже сделал вывод, что он работает честно и не пытается, как другие, сбить масло из воды.

Дружиловский регулярно встречался с Моравским. Он передал ему по частям копию переписки Андреевского с русскими монархическими лидерами во всем мире. Эти копии он получил от доктора Ротта. Он снабдил поляков и копией «информации», полученной от той же самой Веры Дмитриевны Араловой.

Однажды Дружиловский застал у Моравского двух незнакомых мужчин. Один из них — молодой жгучий брюнет с тренированной спортивной фигурой, в светлом клетчатом костюме — был похож на преуспевающего киноактера. Другой, постарше, — костлявый, со злым, желтым лицом и холодным презрительным взглядом.

— Познакомьтесь, пан Дружиловский, это мои друзья, — сказал Моравский. — Майор французской армии Лорен. — Молодой франт любезно улыбнулся на поклон Дружиловского. — Вы должны знать, — весело продолжал Моравский, — что между Польшей и Францией издавна существует не только политическая, но и национально-психологическая близость. Недаром мы свою Варшаву называем маленьким Парижем. — Моравский и майор Лорен рассмеялись. Выражение желтого лица у пожилого не изменилось, он посматривал на Дружиловского строго.