Василий Ардаматский - Две дороги

— Лично у меня от майора Лорена нет никаких секретов, — продолжал Моравский. — Как я надеюсь, и у него от меня.

Майор Лорен кивнул и сказал что-то по-французски.

— Майор убежден, — перевел Моравский, — со временем историки откроют, что Париж в переводе на польский язык означает Варшава.

Как-то незаметно разговор перешел на дела. Француз изъявил желание поближе познакомиться с Дружиловским и даже, если он не возражает, воспользоваться его услугами.

Моравский перевел его слова и весело воскликнул:

— Боже мой: кто может отказаться? Мсье Дружиловский солжет, если скажет, будто он не хочет побывать в Париже...

Спустя полчаса Дружиловский стал агентом французской разведки «Сюрте женераль» на разовой плате. Все произошло так быстро, и господа были столь напористы, что он подписал обязательство, не имея возможности ни с кем согласовать этот шаг. Впрочем, для немцев это может остаться тайной... Майор Лорен вручил новому агенту триста марок, сказав при этом что-то очень рассмешившее Моравского, тут же простился со всеми. Моравский проводил его в переднюю, а вернувшись, представил наконец сидевшего у окна пожилого человека.

— Пан Перацкий. Мой коллега, а чтобы быть точнее — мой патрон.

Поляк кивнул Дружиловскому и жестом пригласил сесть возле него. Пока он придвигал кресло и усаживался, Перацкий тяжелым взглядом из-под оплывших век наблюдал за ним.

— Не трудно вам в Берлине? — тихо спросил Перацкий.

— Нет.

— Как у вас обстоят дела с личной жизнью?

— На это у меня нет времени.

— Ваша жена сюда приедет?

— Не... думаю... — запнулся Дружиловский. Черт бы побрал этого костлявого поляка — что ни вопрос, то загадка. А тут еще его глаза — серые, будто придавленные веками, холодные, злые. На всякий случай он отвечал односложно, его страх усиливался.

Перацкий долго молчал, и в это время его тяжелые веки сомкнулись. Он точно отпустил Дружиловского на минуту из-под власти своего взгляда.

— Хочу призвать вас к осторожности и осмотрительности, — заговорил он наконец так тихо, что Дружиловский вынужден был наклониться к нему, чтобы лучше слышать. — Нельзя, чтобы у вас было несколько богов. Обязанности могут быть разные... — лежавшая на подлокотнике кресла желтая рука поляка сделала скупое пренебрежительное движение. — Но бог должен быть один. — Указательный палец поляка приподнялся. — Один. И это Польша. Ваши корни там, и, пока вы это понимаете, вас не ждут никакие неприятности. В нашем деле очень важно, чтобы спина была защищена.

(Давая этот совет, Перацкий, конечно, не мог знать, что спустя немного времени, когда он уже будет министром внутренних дел Польши, ему именно в спину всадят несколько смертельных пуль украинские националисты.)

Убедившись, что никакая опасность, по крайней мере сейчас, ему не грозит, Дружиловский слушал нравоучения поляка с непроницаемым лицом, и только тонкие брови его были чуть приподняты, будто он недоумевал, зачем ему об этом говорят.

— Отныне вы будете встречаться со мной, — чуть громче сказал Перацкий.

Дружиловский удивленно оглянулся на Моравского, но тот читал газету.

— Должен предупредить... у меня неважный характер. Но изменить его я не могу, да и не вижу в этом необходимости.

— Не понимаю, к чему этот разговор, — обиженно сказал Дружиловский.

— К тому, пан Дружиловский, что ваш характер мне тоже не очень нравится, и этот вывод я сделал не сегодня. Боюсь к тому же, что всем известная мягкость пана Моравского не пошла вам на пользу.

На красивеньком лице подпоручика застыло выражение оскорбленного достоинства. Он, прищурясь, смотрел на давно опостылевший ему плакат о разысканных Красным Крестом поляках.

— Перейдем к делу, — сказал Перацкий. — Польше нужен советский документ, затрагивающий интересы Америки. Вы поняли? Документ советский против Америки.

— Не понимаю, — пробормотал Дружиловский, испугавшись. Он решил, что ему нарочно дают задание, которое он не может выполнить.

— Я сказал достаточно ясно, и здесь не первый класс гимназии, — вдруг громким голосом сказал Перацкий.

— Где же я его возьму? С советскими учреждениями я не связан, — решительно заявил Дружиловский.

— Пан Дружиловский, — покачал головой Перацкий. — Я рассчитывал на вашу сообразительность, высоко аттестованную мне паном Моравским. Или вы сумели ввести его в заблуждение?

— Он просто скромничает, — откладывая газету, отозвался Моравский, как всегда, мягко и улыбчиво.

— Почему же он тогда меня не понимает? — спросил Перацкий. — Это же так просто: нам нужен документ, значит, он должен быть. А его происхождение нас не интересует.

— Хорошо, я постараюсь, — после долгой паузы сказал Дружиловский. Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда. А главное, он вдруг подумал, а не дают ли ему поляки настоящее большое дело, а он от него отмахивается.

— С этого и надо было начинать, — Перацкий оглянулся на Моравского: — Вы хотите что-нибудь сказать?

— По-моему, все ясно, и нам остается только пожелать пану Дружиловскому успеха, — Моравский подошел к столу, дружелюбно и ободряюще улыбаясь Дружиловскому.

«Братство белого креста», по-видимому, располагает приличными средствами, происхождение которых выясняю. Павлов эту сторону держит в сильном секрете.

Интересующий вас поляк Перацкий возглавляет в Берлине представительство польского Красного Креста. Прибыл сюда недавно. Попытаюсь получить поручение к нему от Павлова. Кроме Перацкого, там работает еще некий Моравский, с ним меня недавно познакомил Павлов, который сказал мне, что все это представительство — шпионское гнездо и что эти поляки явно пытаются выяснить планы и возможности «братства».

На прием к Павлову явился и предлагал свои услуги интересовавший вас Гаврилов, который действовал от Зиверта в Вене. Он произвел на Павлова отвратное впечатление, после разговора с ним он сказал: «Трагедия русской эмиграции еще в том, что в ее среде оказались вот такие, попросту темные личности, для которых драма России не больше как поприще для грязных делишек, а то, что они творят во имя собственного брюха, Европа относит на счет всей эмиграции, и это подрывает авторитет тех, для которых борьба за спасение России является второй, если не первой религией...» Когда я спросил, что же за услуги предлагал Гаврилов, Павлов ответил: «Любые».

Об агентстве «Руссина». Четыре дня в объявленное время приема посетителей наблюдал за указанным в объявлении адресом. Посетители туда приходят, но не густо, кто они, не знаю. Никакого наружного наблюдения за агентством не обнаружил. Во все дни, вскоре после окончания объявленного времени, оттуда выходила женщина лет сорока, бедно одетая, которая шла затем в общежитие «Станица», предназначенное для русской эмигрантской бедноты. Постараюсь установить ее личность, чтобы иметь ее в виду как возможный ход внутрь агентства.