Галина Кузнецова-Чапчахова - Парижанин из Москвы

Я послал тебе с Анной Семёновной Гегелович (ещё раз напоминаю, её семья и мы с Олей дружили ещё со времён Крыма, я писал тебе) посылку и книгу. Привезла обратно. Чёрствая женщина, Бог с ней. Её сестра Елизавета Семёновна приглашает обедать у них. Не хожу, хотя живём рядом.

…Вот и опять Рождество, ещё одно военное Рождество, с которым мы друг друга поздравили. Но всё ещё мы не вместе. Я печалуюсь, Оленька…

Ты пишешь, что «Мадам Бовари» прочла залпом, но не жила в ней, не страдала с ней. Ничто не освещает её как женщину любящую. Это удивительно чуждый нашему сознанию женский типаж. Ну, как же трудно мне без тебя! Ты слышишь моё ждущее сердце, а?

Знаешь, мне и в лучшие времена вместе с Олей моей даже во дни моего тихого семейного счастья часто бывало грустно, и я уходил в поля, куда-нибудь на природу. Оля говорила: «Ты всегда недоволен». Я доволен, я благодарен Богу, что у меня есть ты и книги. Но всё мне кажется, что тебе пора быть рядом, поддерживать меня в моих писаниях. Когда-то Оля следила за мной всечасно. А теперь… представляешь ли ты степень моего одиночества?

И при этом я не желаю знать ничего другого. Если мне суждено жить твоими письмами, — и это много, и за это благодарю. И — печалуюсь.

Милая, я люблю тебя слишком сильно. Тяжело, когда такая любовь, но и прекрасно, и иначе не умею.

Оля, так хочется говорить во весь голос, но штамп военной почты, этот символ арийского солнца — предупреждает. У вас ввели строгий контроль за вашим хозяйством — да, это знаменитый немецкий порядок…» -

— Ванечка, хороший ты мой, я получила-таки твой подарочек — конфеты и духи. Всё чудесное. Потому что от тебя,мой милый. Мне даже стало сразу полегче — после цистоскопии я очень страдала, согреться не могла под одеялами и с грелками…

Никак не дозвонюсь в Гаагу, достать тебе Sous nitrat de bismut — не переврала название? Так и с Арнольдом было, когда он болел и надо было срочно вернуться кое-как проведя собственное обследование — по телефону никакого толку не добьёшься.

Иногда я слышу звон колоколов Спаса Нерукотворного в Рыбинске.

Что, Лукину дали разрешение на поездку к сыну в Нидерланды? Мама с Кесом уехали на два дня в Арнхем к Серёже, мне без неё очень трудно.

Родненький, куда ты запропастился?

Чтобы не скиснуть, я перечитываю твои письма, они вселяют в меня радость и бодрость. Ты считаешь, что надо сохранить нашу переписку как «Роман в письмах». Тогда надо все мои письма вернуть мне со временем, у меня мало сохранилось копий.

Ты так мило говоришь «я твой весь без остатка». О, мой весь! Целую нежно-нежно. Твоя Оля.

P.S. Ты всегда был и будешь — одно с О.А. Её память для меня священна. Поймешь ли меня: я ни у кого не была первой, в моём сердце вы вместе: ты и О.А. Прости мне эгоизм, в письме получается грубо и неточно. -

— А у нас, Ванечка, — как будто не было ни весны, ни лета — только заботы, хлопоты, тоска по тебе и радость, когда писала или получала письма. Наступила молотьба. Теперь под руководством контролёра работает артель молотильщиков. Да, всему строгий учёт. А мы, три женщины, с утра до ночи стояли у плиты. Артельщики нашей стряпней были довольны очень, а контролёр расчувствовался и всё сокрушался, зачем у меня нет детей. Ваня, я писала тебе раньше, что мечтаю о ребёнке. Здесь неподалёку есть сирота, хочу посоветоваться с педиатром, может быть, возьму в дом.

Жара. Горят стога и в том числе — обмолоченной ли соломы?

И так мне хочется быть такой же здоровой как все, крепкой, кормить сильных работников, успевать всё, что успеть хотелось бы.

А я устаю, Ваня, и не так быстро восстанавливаю силы. Что-то во мне не так, как в других…

Милуша Ванечка, пишу, глядя на твои подарки. Прочла «Няню из Москвы», она была у Фаси — выпросила, пока я возилась с анализами. Теперь я дам ей первую книгу «Путей Небесных», но не сразу, я с ними пока расстаться не в силах. С ними — как бы и с тобой. Ведь мы с тобой живём тем, что получаем друг от друга, хотя и не рядом.

Я уж и не знаю, надеяться ли на твой приезд. Измучиваюсь, пока получаю весточку от тебя. Только молитва усмиряет и вливает надежду.

Откуда ты знаешь слово «замазырнуть»? То есть зашвырнуть. Я всё-всё внимательно у тебя читаю, любые чёрточки случайные от росчерка пера — мне всё важно и всё полно значения. Ты просишь не посылать тебе подарков — вещей. А вот фуфаечка-то пригодилась! Чего ни пришлю, всё примешь как миленький. Вот только оказия не часто случается, дубину Толена придётся просить, у него такая работа — курсировать туда-обратно.

А знаешь, и меня греет фуфаечка, словно не она, а я сама тебя обвиваю… -

Нетрудно представить, что значат эти слова для И.С.: «сама тебя обвиваю», «греет и меня». Как много он ждёт «открытий, слёз, восторга», это — будет! Как только закончится эта проклятая война.

— Дорогой Ваня, когда же ты пришлёшь свой портрет? Ты обещал. И не запрещай мне «тратиться» на цветы. Слава Богу, Голландия — страна цветов. Я уверена, что у цветов есть душа. У полевых цветов — волшебное душевное богатство!

Я не перестала думать о прозе, это у меня как-то одновременно. Сейчас вот набрасываю к «Куликову полю» эскиз Троице-Сергиевой Лавры. Я её никогда не видела, только во сне. Мне достали только фотографию с открытки. Моя единственная кисточка давно нуждается в замене, но где же её возьмёшь! И краски не специально акварельные. Сама понимаю, «умучила» колокольню. И зелень слишком густа, посоветуй фон у обложки — какого цвета?

Вижу, как живых, твоего Горкина на Кавказке, Ваню, то есть тебя маленького. Когда женщина любит, она видит своего возлюбленного ребёнком. От избытка нежности.

Может быть, ты видел у кого-то и можешь попросить для меня картину Юона, где кремлёвские купола? Мне бы это очень помогло.

Когда я писала рассказ «Заветный образ», у меня было такое высокое состояние, которое хотелось бы вернуть и воссоздать в словах.

А пока — вот конспект того, что пишу сейчас. Мы едем к родителям мамы, после смерти отца. Мама надеется, что бабушка вылечит меня своей добротой от страха смерти. Когда на меня «находит». Бабушка открывала чудесную книгу о Божией Матери — наверно, её больше никогда не переиздадут для детей. Как умерли Её престарелые родители, и вот Она одна в Храме. Здесь Ей быть до своего совершеннолетия. Сирота, Она успокаивала меня своим спокойствием. Бывают такие утра, когда знаешь: что-то случится хорошее. Таким вот утром Деву Марию посетил архангел Гавриил. Помнишь Её смущение? И сомнения доброго плотника Иосифа, которые тут же развеял архангел. Он научит плотничьему ремеслу Иисуса…

Этого не понять любителям Цвейга. Но справедливости ради, скажу: что-то в Стефане Цвейге есть.

Ваня, у Тургенева в «Дыме» не Елена, а Ирина. А здорово ты заметил про Лаврецкого: старик в сорок лет — теперь это в самом деле смешно. Когда-то я обожала Наташу Ростову, но всех затмила Дари…