Уильям Таубман - Хрущев

Через несколько дней, когда Большаков прилетел в Пицунду, Хрущев — «загорелый и улыбчивый», в соломенной шляпе — «забросал его вопросами, касающимися Кубы». Председателя Совета министров интересовало, «пойдут ли Соединенные Штаты на вооруженное столкновение» с Кастро. Большаков ответил, что это возможно, подчеркнув, что президент находится «под сильным давлением» со стороны реакционеров, жаждущих сокрушить Кастро. Однако Кеннеди «знает, что пытаться бесполезно, — заметил Хрущев. — Куба уже не та, что была». Если бы решение находилось целиком в воле Кеннеди, ответил Большаков, скорее всего, он постарался бы найти компромисс. Однако он вынужден считаться со многими факторами. Здесь он привел слова Роберта Кеннеди о его страхе за положение брата. «Ерунда какая-то, — проворчал Хрущев. — Президент он или нет? Если он сильный президент, ему бояться некого. У него в руках все правительственные силы, а его брат — генеральный прокурор». Однако на деле Хрущев вовсе не был столь уверен в Кеннеди. Большакову он приказал, вернувшись в США, тщательно наблюдать за собеседниками и подмечать их реакции: «Замечайте все — тон, жесты, слова. Мы в Москве должны знать все, особенно в такое время, как сейчас» 87.

4 и 6 октября Большаков вновь встретился с Робертом Кеннеди — и тон последнего не внушал особых надежд. Генеральный прокурор разговаривал с ним сухо и формально: он попросил Большакова повторить устное заверение Хрущева, что отправленные на Кубу ракеты преследуют исключительно оборонные цели, записал эти слова и приказал секретарю их напечатать. На следующий день вашингтонский журналист и друг Кеннеди Чарльз Бартлетт пригласил Большакова на обед и за обедом попросил его еще раз продиктовать все хрущевское послание, чтобы его мог прочесть президент.

Еще два разговора на эту тему состоялись непосредственно перед тем, как президент Кеннеди узнал правду. 15 октября в беседе с Честером Боулзом Добрынин отрицал, что на Кубу переправляются морем бомбардировщики Ил-28. А на следующий день в Москве Хрущев заверил посла Коулера, что «ни в коем случае не станет предпринимать ничего, что могло бы повредить президенту во время кампании» 88. Несколькими днями ранее Хрущев отправился в Ташкент, возможно, желая скрыть свою нервозность по поводу кубинского предприятия. Оттуда он позвонил генералу Иванову, желая узнать, «как идут перевозки». Услышав, что «Луна» и Ил-28 уже в пути, Хрущев ответил: «Все ясно. Благодарю. Желаю успеха» 89. Примерно в то же время еще один разговор о ракетах состоялся у Хрущева с Трояновским. Все лето Трояновский чувствовал себя, «словно в автомобиле, который потерял управление». И вот однажды, когда они с Хрущевым остались вдвоем в кремлевском кабинете, тот внезапно выпалил: «Скоро разразится буря».

«„Как бы лодка не перевернулась“, — заметил Трояновский. — Несколько секунд, — вспоминает он, — Хрущев молчал, погруженный в собственные мысли. „Теперь уже поздно что-либо менять“, — сказал он наконец» 90.

На первой же встрече по Карибскому вопросу, состоявшейся 16 октября в 11.50, Кеннеди и его советники единогласно приняли решение: советским ракетам на Кубе не место. Каковы бы ни были мотивы Хрущева — если смириться, он продолжит ту же тактику в других областях. И вполне возможно, что следующей его мишенью станет Берлин.

Сыграли свою роль и внутренние, и личные мотивы. «В Индиане только что выбрали Кейпхарта [республиканца], — заметил Кеннеди О'Доннелу, просматривая первые кубинские снимки, — и очень возможно, что следующим президентом США станет Кен Китинг». Если он и шутил, то это была горькая шутка 91. Кеннеди и прежде беспокоило нелестное мнение Хрущева о его силе и решимости: но что подумает советский лидер о президенте, смиренно наблюдающем такой демарш или неспособном ему противостоять? Довольно с него Вены и поражения кубинских эмигрантов! На этот раз Хрущев сознательно пошел на обман, заморочил ему голову ложными заверениями в миролюбии — и самое неприятное, что, пойдя у него на поводу, Кеннеди начал успокаивать ничего не значащими заверениями своих граждан.

Советники Кеннеди также не были намерены принимать сложившееся положение как должное. Идею начать переговоры Исполнительный комитет отверг сразу, понимая, что Хрущев использует их для накаления обстановки и мобилизации общественного мнения против Вашингтона. Между тем на 18 октября была назначена встреча президента с Громыко. Чего ожидать от этой встречи? Заговорит ли Громыко о ракетах? Если нет — можно ли пожимать ему руку? Кеннеди решил хранить молчание, пока не определит собственную позицию. Однако чего стоят переговоры, оба участника которых обходят молчанием серьезнейшую проблему, равно занимающую обоих?

Встреча состоялась в Овальном кабинете в пять часов вечера. Громыко заметил, что Кеннеди и Раск напряжены; государственный секретарь был «красен, как рак». Заметил он и папку на столе у президента и позже спрашивал себя, не лежали ли в ней те самые фотографии (на самом деле они хранились у Кеннеди в ящике стола). После обычного обмена любезностями Громыко заговорил о вопросах, не связанных с Кубой: после ноябрьских выборов Москва будет вынуждена (это слово Громыко повторил дважды) подписать мирный договор с Германией. Так что, если в конце ноября Хрущев прибудет в Нью-Йорк, им с президентом, «возможно, будет полезно» провести переговоры о Берлине. Кеннеди отверг возможность вести официальные переговоры, но на неофициальные согласился. Однако уже после ухода Громыко президент приказал передать Добрынину (через Томпсона), что считает подобную встречу «не вполне удобной».

Далее Громыко заговорил о том, что американцы напрасно так боятся Гаваны: Советский Союз ручается за то, что Кастро никому не угрожает. «Будь по-другому, — продолжал министр иностранных дел, перефразируя предупреждение Кеннеди от 4 сентября, — советское правительство не стало бы оказывать ему помощь».

В ответ Кеннеди зачитал вслух свое заявление от 4 сентября. Согласно записям Громыко, президент охарактеризовал ситуацию как «самую опасную со времен войны» и заметил, что «не имеет представления, чем все это кончится». Он добавил, что не намерен вторгаться на Кубу и старается сдерживать тех, кто выступает за такое развитие событий.

Вопрос о ракетах так и не был затронут, хотя оба подошли к нему очень близко. Громыко позднее писал, что, еели бы Кеннеди «заговорил о ракетах впрямую, я дал бы ему ответ, о котором мы условились в Москве: господин президент, Советский Союз предоставил Кубе незначительное число ракет для обороны. Они никому не угрожают и никогда угрожать не будут!» По словам Раска, Кеннеди дал Громыко «возможность признаться». Он подводил разговор к ракетам хотя бы для того, чтобы «услышать такое количество наглой лжи, какого я никогда прежде не слыхивал» 92.