Уильям Таубман - Хрущев

Новый, 1965 год застал Хрущевых еще на старой даче, хотя они уже знали, что ее скоро придется покинуть. Вся обстановка дачи принадлежала государству и должна была остаться здесь, поэтому столовая выглядела как обычно: стол темного дерева, за которым свободно могли рассесться человек тридцать — сорок, у стен — неудобные диваны, обтянутые черной кожей, в дальнем конце комнаты — камин, который никогда не топили. В первый раз за много лет Хрущев справлял Новый год в окружении лишь родных. Все, кроме него, старались выглядеть бодрыми и веселыми. «Отец сидел спокойно, безучастно взирая на происходящее», — рассказывает Сергей Хрущев 12.

То и дело раздавались телефонные звонки, но по большей части к телефону просили детей Хрущева. Было несколько звонков от старых донбасских товарищей и от ветеранов Московского электролампового завода, где работала в тридцатые годы Нина Петровна; Никиту Сергеевича к телефону не просил никто. Лишь один раз, ближе к утру, ему позвонили. Поколебавшись, Хрущев медленно поднялся и подошел к телефону, стоявшему в соседней комнате. Звонил Микоян. Некоторое время Хрущев молча слушал, затем проговорил сильным, почти прежним голосом: «Спасибо, Анастас! И тебя поздравляю с Новым годом. Передай мои поздравления семье… Спасибо, бодрюсь. Мое дело теперь пенсионерское. Учусь отдыхать…»

Хрущев возвращался к столу с улыбкой, однако, едва сел за стол, вспоминает Сергей, — «глаза его снова потухли».

Этот звонок потребовал недюжинного мужества: Микоян оставался в руководстве страны и ему было что терять. Позже Серго Микоян узнал, что вскоре после этого звонка стенографистка и секретарша его отца начала передавать ему «разные глупости», которые якобы говорил о нем Хрущев своему шоферу. Секретарша, по всей видимости, работала на КГБ, но Микоян ей поверил. Он и прежде был убежден, что Хрущев ему завидует, что он «часто не соглашался со мной лишь из нежелания признать, что я прав». Теперь же он поверил, что Хрущев бранит его за то, что Микоян не смог вовремя раскрыть и остановить заговор, — иными словами, добавляет его сын, не сделал того, что следовало бы сделать самому Хрущеву. Если вспомнить, что и прежде отношения их были далеко не безоблачны, не стоит удивляться, что никогда уже больше Микоян не звонил Хрущеву 13.

Отрезанный от мира, погруженный в уныние, Хрущев ни для кого не представлял опасности. Однако его бывшие коллеги не хотели рисковать, особенно после того, что произошло 23 октября. В этот день в Москве торжественно встречали космонавтов. Церемониал начался во Внуковском аэропорту: оттуда автомобильная процессия двинулась по Ленинскому проспекту на Красную площадь, а за грандиозным митингом на главной площади страны последовал банкет в Кремле. Хрущевы сидели перед телевизором в своем особняке на Ленинских горах. Вдруг Никита Сергеевич встал, пробормотал, что не хочет больше на это смотреть, и вышел из дома.

Не в силах усидеть на месте, он подозвал охранника и попросил отвезти его на дачу. Проблема была в том, что дорога пролегала в сторону Красной площади. Услышав, что Хрущев едет в Кремль, Брежнев и присные запаниковали: однако не успели они ничего предпринять, как машина повернула на запад — на дачу Хрущева. В тот же вечер Мельников получил приказ: следующим же утром Хрущев должен переехать на дачу и оставаться там до дальнейших распоряжений. Остальные члены семьи могут пока остаться в Москве. На следующий день вся семья перебралась на дачу, где и жила до переезда в Петрово-Дальнее 14.

Дом в Петрово-Дальнем был куда скромнее прежней дачи Хрущева: одноэтажный, бревенчатый, крашенный темно-зеленой краской, он стоял на высоком, поросшем соснами берегу Истры, недалеко от места ее впадения в Москву-реку. У дома сосны уступали место яблоням, вишням и клумбам с цветами, отделенным друг от друга извилистыми дорожками. Крутая деревянная лестница вела вниз, на берег Истры, где была устроена купальня. Недалеко от высокого забора, огораживавшего участок, располагалась открытая поляна с видом на реку и на поля соседнего колхоза: там стояла скамейка, на которой вскоре полюбил отдыхать Хрущев.

Дом, вспоминает Сергей Хрущев, был «просторным и уютным» 15. Здесь были отдельные спальни для Никиты Сергеевича и Нины Петровны, комната Елены и ее мужа, молодого химика Виктора Евреинова, кабинет Нины Петровны с большим письменным столом, кухня, бывшая бильярдная с видом на вишневый сад, которую Нина Петровна превратила в столовую. Были веранда, на которой особенно полюбил сидеть Хрущев, отдельная летняя кухня, а у ворот — отапливаемый флигель, где круглосуточно дежурили охранники с подслушивающими устройствами 16.

Комната Хрущева имела два выхода, на веранду и в сад. Здесь стояли кровать, несколько столиков, личные вещи (в том числе фигурка девушки из черного дерева — подарок Неру, английский проигрыватель в деревянном корпусе — подарок президента Ганы Нкрумы и красно-желтое кресло — из Финляндии, от Кекконена), а также сейф, в котором Хрущев привык хранить секретные документы. Теперь, конечно, никаких секретных документов не осталось, а партбилет Хрущев держал в ящике стола, и огромный, аляповато раскрашенный под дуб сейф стоял пустым.

Все хлопоты по организации переезда легли на плечи Нины Петровны. Чаще всего, замечает сын, переезжать ей приходилось «не по собственному желанию. Она даже грустно шутила, что сделалась профессиональной упаковщицей» 17. В этот раз переезд еще более омрачила болезнь мужа: поначалу врачи даже подозревали у Хрущева рак поджелудочной железы. Диагноз не подтвердился, однако болезнь подорвала его силы и замедлила выход из депрессии.

После переезда семья старалась развлечь Хрущева новыми увлечениями. В свое время в Киеве рыбная ловля его не занимала, но теперь он решил попробовать сызнова. Прочтя несколько книг по рыболовству, Хрущев сел на берегу Истры, привязал к удилищу, привезенному сыном из Москвы, леску, подаренную когда-то Вальтером Ульбрихтом, и забросил удочку в реку. Время шло, рыба не клевала, а ждать Хрущев никогда не любил. «Сидишь, чувствуешь себя полным дураком! — жаловался он. — Так и слышится, как рыбы в воде над тобой потешаются. Не по мне это» 18.

Раньше, по словам Сергея, Хрущев «называл нас бездельниками, заставая у телевизора». Теперь он сам пристрастился к теле–, радионовостям и газетам. Лишенный докладов подчиненных и рапортов разведки, он каждое утро, не выходя из спальни, прочитывал «Правду», брал с собой на прогулку переносное радио и установил в доме коротковолновый приемник «Зенит», подаренный ему в пятидесятые годы американским бизнесменом Эриком Джонстоном. Он слушал и музыкальные передачи, и новости, как по московскому радио, так и по «Голосу Америки» и Би-би-си. Новости его не радовали: реформы, которые он так пылко продвигал, после его отставки пошли на спад. Теперь Хрущев на собственной шкуре ощутил давление партийной пропаганды. «Жвачка… — бормотал он над страницами «Правды». — Разве можно так писать? Какая это пропаганда? Кто в это поверит?» 19