Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

Возможно, подобная политическая кухня — единственный путь создания послушной команды, но он оставлял ощущение какой-то нечистоплотности. Неужели нельзя провести нормальные выборы? Ведь люди знают своих авторитетных вожаков, пусть предлагают их для избрания. Но так, наверное, может рассуждать человек, никогда не игравший первых ролей.

…В разгаре весна 1990 года. До съезда остается мало времени, и доклад делается наспех. М. С. Горбачев нередко приезжает к бригаде Спичрайтеров» в Волынское, а позже — Новое Огарево, куда ему ближе со своей загородной резиденции. В Завидово больше не выезжают — некогда, да и настроение не то. Тревога за исход съезда не покидает генсека. Я вижу плохое настроение и его команды. Люди устали, изверились, они чувствуют, что для истории творят только слова — дел нет. Пять минувших лет в немалой мере были пустыми, а для народа — временем несбывшихся надежд и утраты иллюзий, реального ухудшения жизни. Общество все взъерошено. На коммунистов идет гонение. Даже на тех, кто работает у мартеновской печи, в поле или на ферме. Об этом свидетельствует почта, поступающая на имя президента и в ЦК КПСС.

Но вот настает пора открытия съезда. На этот раз он проводится летом. 2 июля 1990 года М. С. Горбачев, выйдя к столу президиума, сообщает, что избрано 4683 делегата и, кроме 26 коммунистов, все они прибыли на съезд. Начинается избрание руководящих органов съезда. И сразу разворачивается дискуссия. Шахтер из Магадана предлагает всю полноту партийной власти передать съезду, объявив отставку ЦК КПСС и Политбюро, и не избирать их в члены руководящих органов за развал работы по выполнению решений XXVII съезда КПСС. Дать персональную оценку каждому секретарю и члену Политбюро ЦК.

М. С. Горбачев обещает к этому вопросу вернуться и маневрирует, снижает накал борьбы. Конечно же, он к этому вопросу никогда не возвращается, но пар спущен, накал эмоций приглушен. Президиум съезда избран сугубо рабочим, он на редкость малочислен. Утверждаются и другие руководящие органы съезда. Надо бы начинать работу, но выступающие от микрофонов постоянно подбрасывают «неуютные» вопросы, возбуждают аудиторию, раскаляют страсти. Лишь через два с половиной часа удается приблизиться к политическому отчету Центрального Комитета КПСС XXVIII съезду партии. Слово для доклада получает М. С. Горбачев.

Доклад его еще дышал оптимизмом, обнадеживал, уверял в правильности избранного пути, невозможности действовать иначе. Но чем больше говорил об этом Горбачев, тем сильнее росло напряжение в зале. Снова звучат слова о партии социалистического выбора и коммунистической перспективы, выражении интересов рабочего класса, крестьянства, интеллигенции. Перечисляются другие ценности, которые исповедует КПСС. Верил ли генсек сам в то, что говорил, или последующие практические действия, а скорее их отсутствие, были реакцией на изменение ситуации? Те, кто знал его близко, никогда не могли понять, где начиналась и кончалась его искренность.

Если на XXVII съезде М. С. Горбачев заявлял, что частнособственнические настроения означают неверно выбранные партией путь и средства в ее работе и это требует исправления, то в докладе на XXVIII съезде звучат мысли о необходимости разных форм собственности. Слово «рынок», произносимое в прошлом генсеком с опаской, теперь является панацеей от всех бед. Вопрос не в том, конечно, что изменилась точка зрения, а в необходимости ее обоснования, информирования об этом коммунистов, всего общества. Многие повторяют еще вчерашние лозунги Горбачева, а сегодня они заменены и отброшены. Это ведет к непониманию людей: все чаще возникает вопрос, владеют ли генсек, Политбюро обстановкой, не шарахаются ли они в разные стороны под давлением критики. Один из секретарей райкома партии, с которым я познакомился, еще работая в «Правде», как-то мне сказал:

— Что вы там наверху мечетесь. Мы не успеваем следить за изменением ваших теоретических воззрений. Я часто бываю на промышленных предприятиях, в колхозах и совхозах, объясняю людям ситуацию, говорю, что социалистические принципы незыблемы, а глядь — у вас уже новые идеалы. Я опять еду на предприятия, а там мне задают вопрос, что три месяца назад я говорил другое. И спрашивают: имею ли я свою точку зрения? А я ее имею, поверь мне. И заключается она в том, что избрали мы в лидеры каких-то перевертышей. Ну разберитесь вы сначала, в святцы загляните, а потом уж и в колокола бейте. Да не думайте, что в глубинке дураки сидят и ничего не видят. Видим мы все, но пока молчим.

Съезд настаивает на отчетах руководителей партии, и Горбачев уступает. Первым слово получает Н. И. Рыжков, затем В. А. Медведев, которого давно критикуют за развал идеологии, хотя он протестует, говоря, что ему этот развал достался по наследству. Выступали затем А. Н. Яковлев, Э. А. Шеварднадзе, Л. Н. Зайков, Е. К. Лигачев и другие члены Политбюро. Отчеты многих делегатов не удовлетворяют, слышны требования признать ошибки, покаяться. Впечатление от обстановки такое, что находишься на Съезде народных депутатов, — та же безапелляционность, борьба за микрофон. Может быть, это стиль времени, может быть, теперь так выражают свое мнение сторонники западных демократий? А может, настолько «припекло» людей, так надоела словесная болтовня и практическая немощь, что делегаты кричат, как от нестерпимой боли?

И так день за днем. Члены Политбюро раздосадованы и апатичны. Они догадываются, что для большинства из них это последний съезд. В комнате, где они собираются, можно увидеть и услышать все: возбужденные голоса сомневающихся, равнодушие потерявших надежду, горящие борьбой глаза энтузиастов и потухшие взоры не верящих. М. С. Горбачев и сам озабочен. Все чаще выходит в зал во время перерыва, под софитами телевизионщиков дает интервью, с кем-то разговаривает. Этим методом он пользовался и в дни съездов народных депутатов. Многие хотят протиснуться поближе, «попасть в экран». Идет разговор, часто продолжающий те темы, которые только что звучали с трибун съезда. Эти выходы «в люди» М. С. Горбачев попробовал делать и на пленумах ЦК, но там вокруг него не толпились. С мест не вскакивали, а многие и не подходили к генсеку, и это его сильно тревожило. Он возвращался из зала, часто удрученный.

Энергичность, уверенность все больше покидают генсека. Порой чувствуешь, что ему это все давно надоело и он жалеет, что взвалил на себя непосильную ношу. Обвинения в бездеятельности ЦК и его лично звучат настолько часто и резко, что только хорошие нервы могут сдержать от резкостей. Но добираются и до болевых точек. Генсека призывают заняться внутренними делами и меньше путешествовать за границей. Это не в бровь, а в глаз. Горбачев не выдерживает и срывается, понося автора этого предложения. Он еще долго негодует по этому поводу, и секретарь Алтайского райкома партии, указавший на этот его недостаток, еще раз выступает и подтверждает свою позицию.