Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

— Вас ждет Шараф Рашидович.

От гостиницы я отказываюсь, сказав, что поселюсь с товарищами в другой, друзей оставлять негоже.

— А мы и товарищей ваших приглашаем, — успокаивают меня — там ближе к центру, тише.

Я поглядываю на академика, который ждет меня в стороне, и, видя, что он не возражает, соглашаюсь. Через 15 минут мы в гостинице. Тут действительно тихо. Размещаемся и через несколько минут с узбекскими товарищами отправляемся в ЦК компартии, в приемную Ш. Р. Рашидова. Он сразу принимает меня, поднимается из-за стола и идет навстречу. Я вижу столько искренней заинтересованности во взгляде, столько доброты и уважения, что страхи мои исчезают. А говорил ли он, что я враг узбекского народа? — уже сомневаюсь я. Рашидов просит присаживаться. Заказывает чай и начинает долгий рассказ о республике. Получается, что он очень рад этой встрече, и спасибо, что я выкроил время познакомиться с младшим узбекским братом. Он сделал обстоятельный обзор состояния дел, обозначил проблемы, показал трудности, а я сидел и думал: как это все понимать? Ведь он ставит вопросы острее, чем мы их обозначали в «Правде», тогда на что сердиться?

Минут через 50 Рашидов взглядывает на часы и предлагает с ним отобедать. Было уже 20 минут второго, и я соглашаюсь, отлично понимая, что разговор на этом завершиться не может. Мы пересекаем приемную, коридорами попадаем в небольшой зал, где уже сидят человек 15 членов Секретариата ЦК, руководителей Совмина. Это — ритуальный обед, каждый день в 13. 00 эти люди собираются здесь, обмениваясь информацией. Место в торце стола и еще одно по правую руку пустуют. Рашидов садится, приглашая сделать это и мне. Комната выходит на теневую сторону, кроме того, спущены жалюзи. Передо мной по-европейски накрытый стол, нежноголубая скатерть, крахмальные салфетки. На столе много овощей и фруктов, на тарелках свежий, слезящийся сыр, копчености, какие-то сласти. Я разворачиваю салфетку, слушая, как Ш. Р. Рашидов говорит: «Сегодня у нас в гостях Валерий Иванович Болдин, член редколлегии «Правды». И в этой тишине я отчетливо слышу тихий голос секретаря ЦК КП Узбекистана, работавшего до недавнего времени в Московском горкоме КПСС:

— Это не той ли газеты, которая чернит дела узбекского народа, обливает его грязью за тот многострадальный труд…

Будто разорвалась бомба; все сидевшие за столом, перекрикивая друг друга, хулят газету за ее публикации, обвиняют в предвзятости и еще в чем-то таком, за что можно упрекать действительно лишь врага народа. Но я уже плохо слышу, поднимаясь и срывая салфетку, готов покинуть это сборище. В конце концов, я приехал не к ним и мне с этой публикой крестить детей не придется. Рашидов в этот миг, одной рукой останавливая меня, произносит с упреком:

— Товарищи, у нас гость из ленинской «Правды»…

И вдруг я слышу столь же могучий, но более слащавый хор голосов:

— Ленинской «Правды», газеты, которая всегда была и есть наша помощница и учитель… ленинской «Прав-ды», ленинской «Правды», — звучит у меня в ушах.

Смена настроения столь решительна и быстра, что не могу вспомнить, а были ли иные слова. Я гляжу на секретаря ЦК, и он отечески улыбается, очень счастливый, что наконец-то увидел меня. Рашидов тем временем уже начинает есть, приглашает других. Подают борщ или еще что-то в этом духе. Но я весь внутренне дрожу, понимая, что урок мне попытались преподнести здесь и сделали это чужими руками. А в это время обсуждается поездка, что мне надо посмотреть, что следует показать. Говорят все, и только я безучастен, полагая, что мне все равно, поскольку не был нигде. Единственное, на чем я настаиваю, особенно после этого застолья, чтобы со мной был мой старый товарищ, академик ВАСХНИЛ Г. С. Муромцев. И с этим не очень охотно, но соглашаются.

В эту поездку мне продемонстрировали все могучее влияние Рашидова, порядки в этом доме. Преподнесли мне и уроки. Но я увидел и другое, пожалуй, самое для меня важное, — это самоотверженный труд народа, бедного, но на редкость трудолюбивого. Во время поездки я увидел трактористов и комбайнеров, сидевших в кабинах машин, раскаленных до 70 градусов, оставляющих ожоги на ладонях и пальцах от рычагов, я видел женщин, согнувшихся под палящим солнцем над хлопком. Я многое понял в этой доброй, доверчивой душе народа и не удивлялся тому, что в годы войны они приняли к себе тысячи эвакуированных из разных районов страны и воспитывали чужих детей, как своих. И это никто и никогда не может и не должен забыть. И за это мы все и всегда останемся в долгу перед великим сердцем узбекского народа.

И вот теперь на партийной конференции разворачивалось дело о коррупции. Нельзя, конечно, сомневаться в том, что какие-то руководители брали взятки или подарки в самых разнообразных формах, нельзя не видеть нуворишей, использующих свое положение для обогащения. Но нельзя распространять это на всех руководителей, на весь народ. Слишком хваткие парни занялись работой, стараясь на Узбекистане приобрести большой моральный и политический капитал. Святое дело очищения не творится сомнительными методами и нечистыми руками.

Поняв, что ошибки по обвинению народа могут дорого стоить, огонь перенесли на различные этажи центральной власти. Не только заподозрили, но и обвинили, не имея доказательств, и тех, кто был непричастен к махинациям. Как говорили следователи, «замелькали» тогда имена ряда членов Политбюро. Но главный удар был сконцентрирован на Е. К. Лигачеве.

Горбачев, как мне казалось, не слишком тяжело переживал обвинения своих соратников, пока это не касалось его самого. Он принимал Гдляна и внимательно слушал его. Но, как я уже отмечал, генсека беспокоили не узбекские дела, а то, что Гдляну и кому-то еще понадобилось покопаться в ставропольском прошлом Горбачева. Что касается «узбекского дела», то оно часто обсуждалось на закрытых заседаниях Политбюро, давались соответствующие поручения, и не без согласия М. С. Горбачева были привлечены к ответственности некоторые члены ЦК, правда, затем освобожденные за недоказанностью нарушений законов. Как выяснилось, применялись к ним запрещенные методы допросов.

Поездка моя в Узбекистан завершилась тогда довольно своеобразно. Когда я вернулся, то не успел еще закрыть за собой дверь, как раздался звонок из Ташкента. Звонил Рашидов. Он спрашивал, как я долетел, как самочувствие. Сообщил, что нового в республике произошло за сутки. Я понял, что Рашидов предпочитает иметь друзей, а не устранять, используя свой вес кандидата в члены Политбюро, кого-то со своего пути. Затем он еще несколько раз звонил без всякого повода и говорил о положении дел в республике, что ставило меня в несколько щекотливое положение, и все же газета продолжала публикации критических материалов, и едва ли кто-то мог подумать, что я после поездки стал ручным. Однако больше обид в республике не было. Во всяком случае, на меня никто не жаловался, а все статьи из «Правды», в том числе критические, аккуратно перепечатывались в местной печати.