Игорь Суриков - Геродот

Геродот . История. VII. 152: «Мой долг передавать все, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан».

Фукидид . История. I. 22. 2: «Я не считал согласным со своей задачею записывать то, что узнавал от первого встречного, или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований относительно каждого факта, в отдельности взятого».

Как видим, подходы Гекатея и Фукидида схожи: тот же критицизм по отношению к источникам, то же стремление опереться прежде всего на собственный разум и свое понимание истины. Перед нами как бы два звена в одной цепи становления античной исторической науки. А вот Геродот из этой цепи явно выпадает. Его принцип — преподносить своей аудитории всю ту информацию, которая к нему поступила. Сказанное вовсе не обозначает легковерия галикарнасского историка, слепого некритичного следования его информаторам. Ведь эта его «установочная» фраза продолжается: «…верить всему я не обязан». Просто Геродот, в отличие от Гекатея (и Фукидида), признает право на существование не только собственной точки зрения, но и иных.

Итак, Геродот — в определенной степени «анахронизм», писатель, шедший наперекор преобладавшей в его эпоху тенденции. Это звучит категорично и даже парадоксально, но для подобной оценки действительно есть основания. Кстати, не это ли — в числе прочего — снискало историку дружбу Софокла, который тоже твердо противостоял волне новых интеллектуальных веяний? {97} 97 См.: Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания афинян… С. 242.

Возьмем другой аспект — отношение к религии и мифам. Гекатей, как мы знаем, дает яркие примеры критики традиционных верований; Фукидида эти вещи вообще не интересуют, он практически игнорирует религиозную сторону бытия общества {98} 98 См.: Hart J. Op. cit. P. 179. . А вот находящийся между ними Геродот, напротив, уделяет ей весьма значительное место. Всё мировоззрение «Отца истории» — и это не может пройти незамеченным для каждого, кто открывает его книгу, — буквально пронизано иррациональными, в особенности религиозными элементами и категориями. Разного рода оракулы, знамения, представления о воле богов, судьбе и т. п. для Геродота были настолько актуальны, что опять возникает вопрос: не представляет ли собой его творчество «шаг назад» по сравнению с логографами? Во всяком случае, совершенно несомненно, что в его произведении можно обнаружить целый ряд весьма архаичных идей.

Остановимся лишь на его отношении к мифологической традиции, чтобы продемонстрировать контраст с логографами. В отличие от последних (не исключено, даже в пику им) Геродот не позволяет себе изобретений в этой области. Во всяком случае, он старается сохранить в неприкосновенности «букву» мифа. Но именно «букву», а не «дух». Всё, что являлось в мифах по-настоящему чудесным, сверхъестественным, непостижимым с помощью рассудка, ему — опять же в отличие от логографов — было уже глубоко чуждо и чаще всего подлежало объяснению естественными причинами, правдоподобными с его точки зрения {99} 99 См.: Wipprecht F. Zur Entwicklung der rationalistischen Mythendeutung bei den Griechen. Tubingen, 1902. S. 46. .

Это, кстати, порой вело к созданию квазиисторических фактов. Таков, в частности, рассказ о пребывании Елены Прекрасной в Египте (II. 113 и след.). Это отклонение от основного гомеровского варианта мифа о причинах Троянской войны было впервые подробно разработано сицилийским поэтом рубежа VII–VI веков до н. э. Стесихором в поэме «Палинодия» ( Стесихор . Фр. 15–16 Page) {100} 100 См.: Зелинский Ф. Ф. Указ. соч. СПб., 1907. Т. 3. С. 153 и след. . Новая версия возникла, скорее всего, по инициативе дельфийских или околодельфийских кругов, причем не без воздействия Спарты, стремившейся защитить свою знаменитую героиню от обвинений в безнравственности. Суть версии заключалась в том, что похищенная Парисом спартанская царица по воле Геры оказалась не в Трое, а в Египте, где и ждала десять лет своего супруга Менелая, в Трое же находился лишь ее призрак.

Из писателей классической эпохи этот сюжет разрабатывали драматург Еврипид (в трагедии «Елена») и, что для нас особенно важно, Геродот. При этом последний, стремясь наполнить его правдоподобием, удалил всё собственно мифологическое: призраков, богов и т. п. Так и оказалась сконструированной в древнегреческой историографии очередная «мнимая реальность», подкрепленная авторитетнейшим именем галикарнасского путешественника.

В труде Геродота, очень сложном и неоднородном по структуре, мирно соседствуют пассажи фольклорного характера и вполне рационалистические места {101} 101 См.: Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль Геродота. М., 1957. . К последним как раз и относятся его толкования древних мифов. Историк пытается логически подходить к сложившемуся у эллинов религиозно-мифологическому комплексу — например, выделяет в нем элементы «чуждого» происхождения (египетские, пеласгические и др.), даже занимается специальными изысканиями на сей счет {102} 102 Cм.: Decharme P. La critique des traditions religieuses chez les Grecs des origines au temps de Plutarque. P., 1904. P. 65 f. . Вспомним, как, желая узнать «всю правду о Геракле», неутомимый Геродот отправляется из долины Нила в Тир Финикийский, оттуда — на Фасос…

Конечно, нам эти изыскания представляются наивными и порой лишь вводящими в заблуждение. Откровенно говоря, «Отец истории» становится более информативным и достоверным тогда, когда не занимается спекулятивными толкованиями, а, следуя своему же правилу, «передает всё, что рассказывают». Это позволяет ему остаться самим собой и сохранить для современных исследователей облик образованного грека классической эпохи со всеми особенностями и противоречиями его мировоззрения.

Продолжая сопоставление Геродота и других ранних греческих историков, коснемся вопросов языка и стиля. Судя по фрагментам логографов, в их сочинениях художественность еще не занимала значительного места. Они ориентировались на максимально простой и безыскусный, фактически деловой стиль изложения. «История» Фукидида, прошедшего подготовку в школе ораторского искусства, в некоторых местах поражает то риторической изысканностью, то напряженным пафосом; но в целом для него тоже более характерен подчеркнуто деловитый, сдержанный стиль. На подобном фоне произведение Геродота сияет ярким светом, расцвечено блесками самого разнообразного мастерства. Правда, на первый взгляд геродотовское повествование может показаться почти столь же простым, спокойным, едва ли не наивным, как у логографов. Но в отличие от самых первых «служителей Клио», для которых простота была, так сказать, «первичной», нерефлектированной, которые писали таким образом только потому, что иначе писать еще не умели, в случае с Геродотом обнаруживаем совершенно иную ситуацию: «Видимая безыскусственность оказывается отражением высоко уже развитого вкуса и техники слова… В самой простоте его изложения современные ученые справедливо видят то особенное искусство, которое состоит в умении не выставлять себя с внешней стороны {103} 103 Фролов Э.Д. Факел Прометея. С. 111. ».