Эл Дженнингс - Сквозь тьму с О. Генри

Так говорил Портер, и он сам в полной мере обладал этой терпимостью — качеством, которое привлекало к нему сердца друзей, даже несмотря на то, что его достоинство отторгало всяческую фамильярность. Все в кутузке уважали его, абсолютно все. Самые отъявленные головорезы почитали за честь оказать ему услугу.

Портер умудрился втереться в доверие даже к самому тюремному парикмахеру, что являлось источником нескончаемых шуток в нашем клубе. Парикмахер был настоящим артистом, и его было мёдом не корми — дай поиздеваться над волосами узников, — такие он сооружал гротескные футуристические композиции на их головах. Но никогда и ничего подобного он не позволял себе с Портером — светлые волосы Билла всегда были подстрижены со всей возможной тщательностью. Приятная, лёгкая натура нашего друга покорила даже такое грубое сердце, как у нашего брата-парикмахера.

Если бы не эта юмористическая манера, это подкупающее понимание, то наш «Клуб отшельников» не просуществовал бы и месяца. Портер был его душой. Множество непримиримых столкновений и споров завершились взрывом смеха — потому что Билл вовремя ввернул подходящее замечание.

Люди, у которых отобрали возможность самим выбирать, с кем общаться, становятся взрывоопасными — попробуй, тронь! Мы толклись на головах друг у друга, словно дети в чрезмерно разросшейся семье, не имея возможности избежать компании друг друга.

Изоляция тюремной жизни приводит к обострению противоречий между людьми. Друзья, которые с лёгкостью вместе добрались бы до края света, вдруг готовы вцепиться друг другу в глотки, словно тигры. Даже во время наших преприятнейших воскресных обедов среди членов клуба могли вспыхнуть неожиданные стычки.

Любой пустяк — и вот уже от одного к другому летают оскорбительные подначки и разъярённые характеристики. В один из таких моментов я и распрощался с клубом.

Билли Рейдлер заявил, что ощущает вкус мыла. В тот день я был ответствен за мытьё посуды. Мне его замечание не понравилось, но я бы не обратил на него внимания, если бы папаша Карно не влез со своими комментариями:

— Совершенно однозначно — вкус мыла весьма силён, — проскрипел он. — Но ещё хуже — это чеснок! Мистер Дженнингс, не могли бы вы убрать этот ужасный овощ из нашего жаркого?

Карно был раздражительный старый эпикуреец. Ему непременно надо было, чтобы его салфетка была сложена вот так, а не эдак, чтобы нож и вилка лежали в определённой позиции и тому подобное. А уж чеснока он терепеть не мог, тогда как Луиза его обожал.

Ну, тогда уже всем за столом нашлось что сказать. Оказывается, все ощущали вкус мыла — так они утверждали.

— Чёртовы свиньи! Сами тогда мойте ваши корыта! — Я разъярился до такой степени, что готов был закидать всех горшками и кастрюлями. На следующее воскресенье я в клуб не пошёл. Сказал Билли, что я с ними завязываю. Билли не умел утешать обиженных и оставил меня прозябать в досаде и одиночестве.

Но тогда в почтовое отделение заявился Портер.

— Полковник, — сказал он, и в его голосе прозвучало такое понимание, что я немедленно утешился, — не пересмотрели бы вы своё решение? Вы — воистину соль земли, без вас клуб превращается в нечто пресное. Понимаете, мы в вашем споре поддержали Билли только потому, что он — калека. Ему требуется подпорка.

Это был способ Портера пролить бальзам на раны больного самолюбия. Таков был этот человек — всегда готов сгладить шероховатости, выслушать наши жалобы… А груз своих собственных горестей он нёс один.

Но иногда он приподнимал покров тайны со своих мыслей; как правило, это случалось во время непринуждённых дружеских бесед. Например, он и Луиза любили поговорить на темы астрономии или эволюции. Портер пошучивал, Луиза же оставался серьёзен и, помешивая соус, напускал на себя учёный вид.

— Вы истинный творец в области кулинарии, Луиза, — говорил Портер. — А как вы думаете, какие ингредиенты были использованы при сотворении мира?

Луиза мгновенно хватал наживку и принимался рассуждать о протоплазме и постепенном приспособлении живых организмов к изменяющимся условиям среды обитания.

— Тпр-ру, — насмешничал Портер. — Я предпочитаю историю, изложенную в Библии. Из чего же ещё и делать человека, как не из грязи? Создатель был абсолютно прав: люди как были грязью, так ею и остаются. Возьмите, к примеру, хоть Тюремного Демона Айру Маралатта.

На лицо Билла внезапно нашла тень. Он побледнел. Я знал почему — это имя вырвалось у него невольно.

— Полковник, видеть, как человек превращается в зверя наподобие Маралатта — это страшно, — сказал Билл. — Прошлой ночью они снова исколошматили его так, что кожа клочьями сходила. Мне пришлось спуститься в подвал, обтереть его от крови. Хотя по правде, там понадобилась бы губка размером с половую щётку — ведь он такой здоровенный детина.

Я впервые услышал, чтобы Портер упомянул о Маралатте, Тюремном Демоне, хотя оказывать помощь этому человеку ему приходилось два, а то и три раза в неделю. Маралатт был необуздан, как тигр, — ужас всей каталажки. Охранники боялись его, как огня — он тяжело ранил по крайней мере десяток из них.

Четырнадцать лет его держали в одиночке. Он был практически похоронен заживо в чёрной яме в подвале — без кровати, одеяла и света.

Если охранники намеревались убраться в его камере, Айра накидывался на них, как дикий зверь. Они, конечно, справлялись с ним, избивали его до беспамятства и подвешивали за запястья. И всё равно он оставался тем же — непримиримым, непокорным. Наводил страх на всю тюрягу.

Никому не было известно, кто станет очередной жертвой этого бешеного буйвола.

Я тогда его ещё не видел. Вырвавшееся у Портера признание до того заинтересовало меня, что на следующий же вечер я отправился к нему расспросить о Маралатте. Мы находились в одной из больничных палат, как раз над подвалом, в котором совершались наказания.

Вдруг воздух разорвал мучительный, дикий вой. Послышались звуки драки, кто-то с грохотом свалился на пол, а вслед за тем раздался пронзительный визг какого-то охранника.

До того спокойное лицо Портера исказилось.

— Маралатт! — прошептал он. — Дождались — он таки кого-то укокошил!

На следующее утро на всех лицах можно было прочитать только одно выражение — возбуждения, смешанного со страхом. Великая тайна стала всеобщим достоянием: накануне Маралатт чуть не задушил охранника. Теперь его переводят из подвальной одиночки в стальную клетку, расположенную в конце восточного коридора.

Эту клетку строили несколько месяцев. Отвратительнейшая штука. Она больше подошла бы для какого-нибудь дикого зверя из джунглей. Клетка примыкала к каменной стене, в которой выдолбили нишу — четыре фута шириной и восемь длиной. В этой нише Айра должен был спать.