Леопольд Инфельд - Эварист Галуа (Избранник богов)

— Да, генерал, я здесь, но не один.

— Кто же с вами?

— Сто пятьдесят моих людей.

— А что они совершили?

— Они вели себя как герои, генерал. Взяли тюрьму Монтегю, Эстрападскую казарму и казарму на улице Вавилона Но теперь им брать больше нечего. Все уже взято. Что мне с ними делать?

— Что ж, велите им спокойно возвращаться по домам.

Шарра рассмеялся.

— По домам? Не может быть, генерал, чтобы вы говорили это серьезно.

— Нет, совершенно серьезно. Они, вероятно, очень устали после своей огромной работы.

— Но, генерал, большей половине этих храбрых людей некуда возвращаться. У них нет дома. А у другой половины не найдется куска хлеба или гроша, на который его купить.

Генерал опечалился.

— Мне следовало бы об этом подумать. Это меняет дело. Раздайте им по сто су на человека.

Шарра пошел к своим и сказал, что генерал желает дать каждому из них по пять франков. Для людей в лохмотьях это была большая сумма, но ответ был один:

— Нет! Не хотим денег. Мы сражались не из-за денег. Скажите генералу, что мы не возьмем ни су.

Шарра почувствовал, что сейчас заплачет. Голос его дрожал от волнения, когда он произнес последнюю за этот долгий день речь.

— Друзья! Вы опора и будущее Франции и всего мира! Вы великий французский народ! Да придет день, когда наша родина оценит и полюбит своих верных сынов! Только тогда станет она воистину великой.

Сочувственно и сердечно смотрели люди на своего командира, не особенно хорошо понимая смысл его слов.

— Друзья! Отпразднуем победу. Денег вы не хотите. Но позвольте мне послать за хлебом, мясом и вином. Здесь, на ступенях Ратуши, взятой нами сегодня, мы с вами разделим нашу трапезу.

— Да здравствует Шарра!

— Ура Лафайету!

Собравшимся в его доме депутатам мосье Лаффит сказал:

— Единственный путь спасти монархию — короновать герцога Орлеанского. Сын Филиппа Эгалите (Филиппа-Равенство) может пленить воображение народа. Правда, этот сын во Франции малоизвестен, но я считаю, что это к лучшему: поддержка черни не будет источником его силы. Таким образом, он будет вынужден не преступать пределов, которыми следует ограничить королевскую власть. Я его знаю пятнадцать лет и восхищаюсь им. Он проявляет высокие моральные качества: привязан к жене, дети боятся и любят его. Посадив его на престол, мы сможем сохранить во Франции принцип законности и одновременно успокоить революционный дух Парижа. В лице герцога Орлеанского мы будем иметь короля-гражданина.

Депутаты знали, что план этот можно осуществить только при поддержке Лафайета. Лафайет в силах успокоить народ или вновь воспламенить его. Значит, за Лафайетом нужно следить, убеждать его, склонить к поддержке короля-гражданина.

Во дворце Лаффита была избрана муниципальная комиссия из пяти человек. Ей предстояло окружить Лафайета тесным кольцом, чтобы повлиять на старого генерала, изолировать его от народа. Два члена комиссии были банкирами: герой дня Лаффит и Казимир Перье — человек, которому предстояло получить большую власть в ближайшие два года. Эти пятеро знали свое дело. Они окружили Лафайета сторонниками партии орлеанистов. Они выслали наиболее ярых республиканцев за пределы Парижа, сказав им: «Идите, сейте революцию по всей Франции». И меж собой добавили: «От самых опасных элементов Париж теперь свободен». У дверей кабинета, где сидел Лафайет, они поставили часового с приказом пропускать только избранных. Благородный старик жил под стражей, как заключенный, в том самом здании, которым, как полагали, он управлял. Ему льстили, ему приносили на подпись маловажные документы и воззвания. Он служил орудием игры, в которой ничего не понимал.

Но народ любил Лафайета. Люди верили, что, пока старый генерал в Ратуше, будущее Франции, свобода и честь простого человека в надежных руках, их никто не предаст.

Народ Франции ошибался.

30 июля 1830 года

Галуа вышел из школы. Медленно шагая к Сене по улице Сен-Жак, он оглядывал поврежденные дома, развороченные мостовые, остатки баррикад.

— Пока я произносил бессмысленные речи, здесь сражались и умирали люди. Буду ли я столь же отважен, когда и в мою жизнь придет такое испытание?

Хотелось уйти от своих мыслей, от одиночества. Он увидел небольшую группу людей, окружавшую кудрявого, черноволосого молодого человека. Оживленно жестикулируя, молодой человек говорил, непрестанно указывая на какой-то плакат.

Группа людей вокруг него оставалась более или менее постоянной. Те, кому наскучило слушать, уходили; их сменяли праздные прохожие. Галуа подошел и стал читать плакат:

«Карл X больше не может вернуться в Париж; он пролил народную кровь .

Провозглашение республики вызовет среди нас страшные распри и настроит против нас Европу.

Герцог Орлеанский предан делу революции.

Герцог Орлеанский никогда не боролся против нас.

Герцог Орлеанский был при Жемаппе.

Герцог Орлеанский будет королем-гражданином.

Герцог Орлеанский пронес под огнем врага трехцветное знамя.

Герцог Орлеанский — единственный, кто снова может принять его.

Никакого другого флага мы не желаем.

Герцог Орлеанский не высказал еще своих взглядов. Он ждет, чтобы мы выразили нашу волю. Давайте же объявим ее, и он примет хартию, как мы всегда этого желали и ждали. Французский народ вручит ему корону».

Галуа прислушался к быстрому, живому говору молодого человека:

— Вот оно, величайшее оскорбление, черное вероломство! Сначала вам угрожают. Говорят, что провозглашение республики повлечет за собою сразу две войны: гражданскую и войну с Европой. Это явная ложь. Кто осмелится напасть на республику? А если и осмелится, мы смогли бы ее защитить. Из кого состоит армия? Из народа. Народ — душа республики. Он не даст ее в обиду. Но мосье Тьер, написавший это воззвание, думает, что мы, подобно орлеанистам, боимся соседних стран. Под конец он заявляет, что мы независимый народ. Что мы имеем право выбирать собственное правительство. Но выбрать республику, говорит он, вы не имеете права. У нее найдутся противники; сразу начнется и гражданская война и оккупация. Впрочем, у вас еще есть возможность остаться независимым французским народом. Стоит только встать на колени и умолить герцога Орлеанского принять корону.

Оратор помолчал, повернулся спиной к воззванию и, оглядев маленькую группу слушателей, взволнованно добавил:

— Неужели нас считают такими глупцами? Вчера мы совершили революцию, а сегодня, сутки спустя, читаем воззвание, требующее нового короля. Разве мы сражались против Карла Десятого, чтобы посадить на его место герцога Орлеанского? Мы сражались, чтобы с корнем вырвать дерево Бурбонов, а не заменять одну ветвь другой.