Борис Соколов - На берегах Невы

Литографическая деятельность оставила след во мне ещё в одном отношении. Мы жили на третьем этаже здания, где располагался заводик. Когда мне стало лет восемь, меня заворожил процесс литографии. Я спускался вниз смотреть, как цветные картинки появляются на бумаге. В это время большие литографические камни импортировались из Германии и вставлялись в печатную машину. Я так никогда и не освоил сложную работу гравировки на камне, но остальным процессом я овладел в совершенстве. Моим учителем был примечательный человек Иван Харитонов, главный литограф нашей фабрики и прекраснейший человек, которого я когда-либо встречал. Мы были хорошими друзьями, хотя он и был на восемнадцать лет старше меня. Он был человек, наделённый добротой. Харитонов был с Севера, типичное русское лицо, тёмно русые волосы и добрая улыбка; он оказал на меня неизгладимое впечатление. Он был социалистом и председателем профсоюза литографических рабочих. С ним я встречался со многими рабочими, мы ходили по домам и решали их проблемы. Отсюда я узнал, что, несмотря на тяжёлые экономические условия, в которых жили рабочие, все они отличались большим чувством сострадания; сострадания к друзьям, к соседям, к родной стране, к родине. Русские не привыкли жаловаться, особенно северяне, они относятся к жизни фатально, однако, тем не менее, они приняли участие в революции. Ивану Харитонову было тридцать восемь лет, когда он заболел неизлечимой болезнью, у него был рак средостения. Ему ни чем не могли помочь, он задыхался от сдавления лёгких и сердца, однако, он никогда не жаловался. Я был у него почти каждый день, и он говорил мне: «Не волнуйся, дружок. У всего есть свой конец и причина». Он умер через четыре недели после обнаружения болезни. Несколько сот рабочих пришли на его похороны. Это была смерть мужественного человека, и неспособность медицины помочь ему повлияла на моё решение посвятить свою жизнь исследованию рака.

Мой отец был человеком не без чувства юмора. Он имел обыкновение по каждому поводу употреблять русские пословицы и поговорки. Например, когда матушка жаловалась, что она не особенно красива, отец её утешал, говоря: «С лица воду не пить». А когда мы жаловались, что у нас много домашней работы, он отвечал, что «Работа не волк, в лес не убежит». Когда моя старшая сестра Лидия обручилась с секретарём Таиландского посольства, отец, вместо того, чтобы поздравить её, покачал головой и сказал: «В тихом омуте черти водятся». А когда я доложил ему, что на фабрику необходимо купить новые машины, он только сказал: «Тише едешь — дальше будешь». Мы все были обрадованы, когда младшая сестра Наталья собралась выходить замуж за молодого врача Рождественского. Всё, что сказал отец было: «Любовь не картошка — не бросишь в окошко», однако, он улыбнулся и нежно поцеловал Наталью.

Отец не был ленивым человеком, но он был пропитан чувством бесполезности. Успех? Заслуги? Деньги? Безопасность? Он ни в чём не видел смысла и обоснования борьбы за это. Он ел мало, в основном — простую, деревенскую пищу — и в этом смысле отличался от большинства людей среднего класса в России, которые сильно напирали на деликатесы.

Когда он отошёл от дел в сорок семь лет, у него настала монотонная жизнь, но его она удовлетворяла. Бесконечное чтение газет и книг и время от времени стопка водки с маленьким кусочком поджаренного, подсоленного черного хлеба. Человек, не беспокоящийся ни о чём, он был обычно в хорошем расположении духа и любил пошутить. Он не лез ни в чьи дела, когда я или кто-то из сестёр просил его помочь с домашним заданием, он всегда отказывался это делать. «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих», — мягко говорил он. Он был убеждён, что лучший подход к воспитанию — это выработать у ребёнка чувство ответственности и самостоятельности. Они с матушкой никогда не спрашивали нас об оценках в школе и, возможно, его теория работала в нашем случае.

За столом он всё время обсуждал политические события, однако, ни в чём не принимал участия. Четырнадцать лет он жил такой жизнью и умер, когда я был в Бутырской тюрьме (1921 год); мать сказала, что он умер во сне и с улыбкой на лице.

В то время как мой отец был из крестьян, мать принадлежал к бедному дворянству и обучалась в Смольном институте благородных девиц. Она была хорошо подготовлена к обеспеченной жизни, но не к такой, которая у неё была с отцом. Добрая и скромная, она покорялась всем прихотям отца. Как-то я спросил её, почему она вышла за него замуж. «Мне было двадцать три года, и на меня смотрели уже, как на старую деву», — ответила она.

Они познакомились через друга, а может быть, это был сводник, распространённая тогда деятельность. Хотя он ей понравился, она колебалась выйти за мужа — не за ровню: вся её родня была против. Но его тётушка, госпожа Брандт, приложила все силы, чтобы их поженить. Однако надежды тётушки ввести отца в круги материных родственников, не оправдались. Отец, наоборот, стал причиной, по которой мы вообще практически не общались с ними. У матери было два брата полковника императорской армии и третий брат, Михаил Верховцев, чиновник Государственного департамента, который позднее был назначен консулом в южную Францию. Когда редко они навещали нас, между ними и отцом всегда возникали политические распри. Они были монархистами, тогда как отец охарактеризовывал династию Романовых, отнюдь не в мягких выражениях. После того, как братья уходили, мать тихо плакала, а отец наоборот чувствовал себя победителем.

Обе материны тётки представляют интерес генетически обусловленного поведения. Одна из них, Александра Серебрякова, вдова отставного армейского генерала и владелица многих домов в Петербурге, была консервативной и очень религиозной женщиной. Всегда одетая в чёрное, она избегала светской жизни и жила в маленькой квартире в её собственном доме, не смотря на всё её состояние. Она не давала никаких вечеров и редко посылала нам, детям её племянницы, праздничные подарки.

Другая тётка была полная её противоположность. Очень молодой она вышла замуж за владельца компании «Петровской водки». Когда Петров умер в 1904 году, он оставил своей жене Прасковье Степановне Петровой состояние, которое давало ей ежегодный доход в миллион долларов на сегодняшние деньги после уплаты всех налогов. Будучи ограниченной в тратах, когда он жил, она тут же после его смерти начала пускать состояние на ветер.

В её великолепной усадьбе на Загородном проспекте она стала устраивать такие балы, которые прославились на весь город своей роскошью. Дав — три раза в неделю, она устраивала «день открытых дверей»: сотни людей, друзья её друзей, люди вовсе ей не знакомые, заполняли огромный зал. Длинные столы ломились лососем, черной икрой, поросятами на вертеле и другими деликатесами. Вино и водка лились рекой. Балы продолжались с шести вечера до раннего утра. Оркестр играл для тех, кто хотел танцевать; и карточные столы стояли для покера или бриджа. Я был на этих балах всего два раза. Количество еды, потребляемой на этих застольях, было невероятным. Тётушке было за шестьдесят, но выглядела она потрясающе, она казалось мне не старше тридцати пяти лет. Маленькая, худенькая, не тронутая сединой, одетая по последнему писку парижской моды, она циркулировала между гостями, как бы в состоянии эйфории. Как и у Екатерины Второй, у неё была масса любовников, в основном молодые люди, которых она меняла как перчатки. Поговаривали, что многие действительно любили её, хотя в отличие от Екатерины Второй, она не делала своим любовникам дорогих подарков.