Людмила Жукова - Лодыгин

— Княжна Друцкая — тоже нигилистка; но на вечера одевается с шиком… Богатая особа и все жертвует на дело».

Показалась еще маленькая фигурка восточного типа.

— Это хозяйка дома, — сказал Антокольский. — Валентина Семеновна Серова. Пойдем, я тебя представлю.

Маленькая ростом хозяйка имела много дерзости и насмешки во взгляде и манерах, но к Антокольскому она обратилась приветливой родственницей; в мою сторону едва кивнула.

…— А она и волосы стрижет, форменная нигилистка!

— О, какой она правдивый и хороший человек!..

…по кодексу круга нигилисток, к которому она серьезно относилась и строго принадлежала, она изучала с особым усердием запрещенную тогда литературу и нашу могучую публицистику того времени (Чернышевский, Писарев, Добролюбов, Шелгунов, Антонович и другие). Молодежью 60-х годов все это схватывалось на лету. Авторитеты свергались, и все веровали тогда только в авторитеты Вюхнера, Малешота, Фейербаха, Милля, Лассаля, Смайльса и других»

Тут же Илья Ефимович вспоминает о ходившем в обществе рассказе про обряд посвящения в орден нигилисток: «Он был очень краток, надо было ответить на три вопроса:

Первый вопрос: Отрекаешься ли ты от старого строя?

Ответ: Отрекаюсь.

Второй вопрос: Проклинаешь Каткова? (Катков М. Н. (1818–1887) — публицист, идеолог воинствующего шовинизма и дворянско-монархической реакции. Журнал «Русский вестник», редактор которого был Катков, вел систематическую травлю молодого поколения, «нигилистов», журнала «Современник» и герценовского «Колокола». Герцен называл Каткова «полицейским содержателем публичного листка в Москве».)

Ответ: Проклинаю.

Третий вопрос: Веришь в третий сон Веры Павловны (Из романа «Что делать?» Чернышевского — фантастическое видение будущих форм жизни.)

Ответ: Верю.

Острые ножницы производили резкий энергичный звук «чик», и пышная коса падала на пол».

Короткая стрижка, синие очки, высокие сапоги, укороченное платье или красная косоворотка, маленькая шляпка — эту одежду нигилисток на все лады высмеивали реакционные журналы, так же как и «серые пиджаки, расстегнутые на красном косом вороте рубахи, штаны в голенищи… у лохматого студенчества». Замечались еще и их манеры — «необыкновенно развязные», бесцеремонные, неучтивые.

Репин вспоминает свой разговор с Антокольским:

«— Отчего это хозяйка с насмешкой и презрением отошла от меня, когда я хотел уступить ей свой стул?

— А это, видишь, новая молодежь считает эти светские манеры пошлостью. Девицы и мужчины равны; это ухаживание их оскорбляет… У студентов брошены давно все эти средневековые китайщины».

…В тот памятный Репину вечер седовласый Серов играл из «Вражьей силы». «Неприятно только было, что в соседней комнате, густо набитой студентами и нигилистками, и особенно табачным дымом, сначала шепотом, а потом все громче не прекращались страстные споры; боже, эти люди увлеклись до того, что почти кричали!» И Серову приходилось утихомиривать их.

Замечая лишь внешнее в нигилистах, Илья Ефимович не увидел их сути, тем более не видели ее многие «отцы». Ее попытался раскрыть в своих «Записках революционера» знаменитый анархист князь Петр Кропоткин, который сам успел за жизнь побывать и аристократом, и работником, был камер-пажом императора, писателем и революционером-анархистом; жил то как крестьянин, то как вельможа, а еще был он в своей длинной жизни студентом, офицером, ученым, исследователем неизвестных стран, открывшим, что «карты Северной Азии неверны, а в учении Гумбольдта прослеживаются ошибки». А сам он гордился тем, что в свои молодые годы принадлежал к нигилистам.

Правда, кропоткинская характеристика нигилизма заметно идеализирована:

«Прежде всего нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была абсолютная искренность… Крепостное право было отменено. Но два с половиной века существования его породили целый мир привычек и обычаев, созданных рабством. Тут было презрение к человеческой личности, деспотизм отцов, лицемерное подчинение со стороны жен, дочерей и сыновей… Вся жизнь цивилизованных людей полна условной лжи. Люди, ненавидящие друг друга, встречаясь на улице, изображают на своих лицах самые блаженные улыбки: нигилист же улыбался лишь тем, кого он рад был встретить…»

Брак без любви и дружбы нигилист отрицал. С тою же самой откровенностью нигилист отрезал своим знакомым, что все их соболезнования о «бедном брате» народе — одно лицемерие, покуда они живут на счет народа, за которого так болеют душой в богато убранных палатах.

Чтобы еще ближе соприкоснуться с народом, многие нигилисты пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки… «У всех них не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни».

Вот каковы были люди, с которыми столкнулся в Петербурге Александр Лодыгин и в первый и во второй свой приезд. Годы учения у прекрасных педагогов, пример отца — бескорыстного, прямодушного, дружба с нигилистами — все это сказалось на выборе Лодыгиным дороги в жизни — честной, прямой и трудной.

Не дождавшись разбора своего проекта военным министерством, он по совету друзей пишет письмо в Париж Гамбетте — военному министру республиканского правительства, излагая суть своей конструкции и предлагая построить аппарат для отражения натиска пруссаков. Приходит положительный ответ…

…В шумном доме композитора A. Серова в осенний вечер 1870 года, как всегда, собралось много народу — музыканты, художники, писатели, журналисты, студенты… Кто только не посещал его! И радушные хозяева не всегда знали, кто их гости. В воспоминаниях В. С. Серовой описан один такой вечер.

— Александр Николаевич, кто это у вас сидит у печки, молодой человек, закутанный, весь в шалях?

— Это… право, не знаю, спросите у моей жены, — отзывался знаменитый композитор.

Оказывается, это Миклухо-Маклай. Все гости подходят к нему, а он, вздрагивая от холода, улыбаясь, рассказывает о своем первом путешествии к папуасам, когда ему за первую практику они заплатили двумя обезьянами.

— Барыня, — зовет прислуга Валентину Семеновну, хозяйку дома, жену композитора, — там целая куча новых гостей…

«Выхожу, — вспоминает Валентина Семеновна, — несколько молодых смущенных лиц просят позволения прослушать оперу «Вражья сила».

— Сделайте одолжение!»

Об этом периоде в жизни Петербурга писал Сергей Терпигорев: «Есть у меня любимая опера — «Вражья сила». Ужасно разбивает она мне нервы… еду — не могу не ехать… слушать мою любимицу и мою мучительницу».