Людмила Жукова - Лодыгин

— Будущее — за электричеством! — это убеждение Лодыгин-изобретатель пронесет через всю свою долгую жизнь.

И кто знает, не открой человечество тогда, в конце XIX века, богатые и на первых порах дешевые залежи нефти, которые дали такие же богатые и дешевые бензиновые реки, смог ли бы одержать верх в соревновании с электрическим двигатель внутреннего сгорания.

И понеслась бы наша цивилизация в завтра… на электромобилях, электросамолетах, электровертолетах…

Война с Пруссией заставила Францию обратиться к изобретателям мира с просьбой о технической помощи. Франция, которая во многих областях техники — воздухоплавании, фото, а позже — в авиации и кино — была пионером, более других верила изобретателям.

Дело не терпело отлагательств. Прусская армия, перешедшая границу Франции 19 июля. 1870 года, разгромила армию Наполеона III под Седаном, захватив самого императора в плен. Уже в сентябре пруссаки окружили Париж. 20 сентября из осажденной столицы еще удалось выехать почтовому курьеру, а на следующий день Управление почт объявило: «Теперь разве что мышь сможет пробраться через кольцо прусских войск». Но из Парижа через кольцо блокады прорывалось нечто гораздо большее, чем мышь, — воздушные шары.

Первым победно летит над головами противника заслуженный аэростат «Нептун» — до этого Надар, забывший на время о борьбе с баллономанией, вел с него, привязанного, наблюдения за противником с одной из площадей Парижа.

Повеселевшие парижане готовят целую серию таких шаров, набирают и подготавливают самых отчаянных пилотов — преимущественно из моряков.

На одном из шаров улетел из Парижа молодой адвокат Леон Гамбетта, который должен был с провозглашением республики организовать в городе Туре революционное правительство Франции.

Шар, на котором летит Гамбетта со своим секретарем, из-за какой-то оплошности пилота скоро снизился и сел в районе, занятом противником. Но балласт, выкинутый за борт, выручил будущего военного министра революционного правительства Франции. Шар поднимается, но идет на малой высоте, вновь попадая под обстрел. Гамбетта ранен в руку. Расходуя последний балласт, воздухоплаватели летят дальше и снова падают под вражеские пули. Балласта больше нет… Аэростат тихо плывет над лесом, снижается и наконец, цепляется якорем за вершину дуба. К счастью, пруссаки теперь далеко, внизу — не занятая врагом территория. Крестьяне помогают пассажирам спуститься с дуба, и Гамбетта поспешает в Тур, где его ждут другие члены нового правительства.

Шар устарел! Нужны другие аппараты. Надар, да и все седовласые французские академики, собранные в особой экспертной комиссии, устали от рассмотрения проектов воздухоплавательных машин, которые шлют во Францию изобретатели со всех концов света.

«Манифест», оказывается, забылся всеми!.. Что присылают через семь лет после его опубликования?

Один изобретатель предлагает построить для снабжения столицы провиантом… 100 тысяч монгольфьеров, из которых каждый должен будет довезти тушу быка. Другой советует «впрячь» в большой аэростат… 2 тысячи голубей!

Повторяются забытые уже старые проекты аэростатов с парусами.

Моряк, кораблестроитель и автор «Манифеста» Дюпюи де Лом («И ты, Брут?») предлагает воздушное судно с громадным винтом, который, как весло, должны вращать 8 сильных матросов вручную.

Изобретатель из Англии присылает проект аэростата, который тянут «специально прирученные для этого»… орлы!

И вдруг — аппарат тяжелее воздуха, давняя мечта Надара, геликоптер! Да еще с удивительным новшеством — электрическим мотором.

Знаменитый Надар, с львиной гривой и усами Кота в сапогах, слушает рассказ Лодыгина о том, как шестнадцатилетним юнцом зачитывался он «Манифестом» и избрал его руководством к действию. Ему нравится этот молодой русский и его проект. Он подает голос за ассигнование изобретателю 50 тысяч франков для скорейшей постройки аппарата. Лионское ученое общество воздухоплавания принимает Лодыгина в свои члены. Обласканный и обнадеженный, выезжает молодой изобретатель в Крезо, узнав, что железным заводом Шнейдера уже дано указание на изготовление отдельных узлов его машины.

Но по дороге туда, в городке Шалоне, происходит недоразумение, чуть не стоившее ему жизни, описанное в «Голосе». Позже сам Александр Николаевич вспоминает об этой одиссее в «Открытом письме гг. членам Всероссийского национального клуба»: «Я был послан с моими чертежами в Крезо, чтобы приступить к постройке машины. В Шалоне меня арестовали по подозрению в том, что я немецкий шпион. Курьезно заметить, что меня тогда спасло от долгого ареста, а может быть, и от повешения: на мне была русская красная рубаха, штаны запущены в сапоги, мерлушковая шапка и русский кафтан; такой патриот я был в эти дни и так я путешествовал из одного конца покрытой французскими и немецкими войсками Франции в другой (правда и то, что мне было в то время всего'23 года). Меня продержали под арестом три дня.

Толпа хотела вешать меня на фонаре…» (Толпа хотела повесить на газовом фонаре того, кто вскоре своими лампами накаливания погасит все газовые фонари мира!) «Но в конце концов меня выпустили, признав, что до такого костюма даже немецкий шпион не додумается».

Отчего же произошло такое недоразумение?

Сам Александр Николаевич объясняет это со свойственной ему философской раздумчивостью: «Франция — страна по преимуществу военная, — со времен древних галлов, была просто раздавлена во время франко-прусской войны той самой державой, на которую она немного больше, как полстолетия назад, смотрела как на одну из своих провинций.

Во Франции в 1870 году никто никому не верил, все были друг против друга… Префект, выпуская меня, сказал:

— Как же вы едете в Крезо? Ведь там не наши!

Я действительно испугался, я думал, что там немцы.

— Как — не наши? — говорю.

— Да, там теперь вольные стрелки и гарибальдийцы.

Префект был имперьялист (т. е. стоял за возвращение императора).

Другой случай. Французский католический священник около того же Шалона встретил немецкие войска с крестом и в полном облачении и, благословляя их, просил командира освободить от этих каналий, вольных стрелков и гарибальдийцев.

И это тогда, когда только эти люди и бились и умирали за Францию!

— Но гарибальдийцы бились не из-за любви к Франции, — тут же уточняет верный истине Александр Николаевич. — Они бились потому, что рассчитывали, что республиканская Франция изменит судьбу Италии. Они бились и умирали с энтузиазмом, но это был энтузиазм идей, а не энтузиазм патриотизма».

Лодыгин же всегда считал себя патриотом.

В другом месте «Письма» он говорит об этом со всей откровенностью: «Я с гордостью могу сказать, что где бы я ни был, я оставался русским и не боялся заявлять этого».