Степан Швец - Под крыльями — ночь

Сегодня у меня очередной рейс по маршруту Москва — Берлин.

Тихое солнечное утро, июньский ветерок колышет шторы на окнах. Вполголоса переговариваясь с женой, прислушиваюсь к уличному шуму. Снизу доносятся три коротких сигнала. Это за мной. Целую спящую дочурку и с походным чемоданчиком сбегаю с шестого этажа к машине.

По дороге заезжаем за остальными членами экипажа и направляемся в аэропорт. Предстоит обычный пассажирский рейс, но почему-то всегда перед полетом по этому маршруту чувствуешь себя напряженно. Чем-то встретит Берлин на этот раз?

Погода на маршруте прекрасная. На борту много пассажиров, но только до Минска. Следующая посадка после Минска — в Кенигсберге [1] С 1946 года — советский город Калининград. . Там наш самолет снова заполняют пассажиры. Далее Данциг [2] Бывшее немецкое название польского города Гданьска. , затем — Берлин.

В Берлин прилетели по расписанию. Все как обычно. И, как всегда, встретил нас в аэропорту представитель Аэрофлота Гилев. Но, против обыкновения, он чем-то был встревожен, и его тревога передалась и нам. Когда приехали в гостиницу, он отозвал меня в сторону.

— Мне любой ценой нужно как можно скорее быть в Москве. Чрезвычайно важные новости. Скажу коротко: по всем признакам, они решили напасть. Может быть, на днях, даже завтра…

Кто «они» и на кого напасть — расспрашивать об этом не было нужды. Мы понимали: речь идет о гитлеровцах, о готовящемся нападении на Советский Союз.

Война… Угроза ее остро ощущалась нашим народом. Коммунистическая партия и Советское правительство энергично готовили страну к обороне. Не было сомнения в том, что фашизм — это война, что войны не избежать, что она лишь вопрос времени.

Мы, летчики, еще в начале весны наблюдали с воздуха, как стягиваются немецкие войска к восточной границе Германии. Спешно проводилась маскировка промышленных объектов, складов горючего, аэродромов. В населенных пунктах появлялись зигзагообразные траншеи. Легко было догадаться, что это укрытия на случай бомбардировок.

А однажды мы «потеряли» аэродром во Франкфурте-на-Одере. Прежде с нашего маршрута он хорошо просматривался — и серые с черными крышами ангары, и приангарные здания, и белый треугольник взлётных полос, окаймленный рулежными дорожками, и просторное зеленое поле самого аэродрома. Теперь всё исчезло. Ясно, конечно, что это маскировка, но какая умелая! Необходимость уточнить курс самолета принудила нас пройти почти над самым аэродромом, и только тогда, внимательно присмотревшись, мы заметили его. Все постройки оказались закамуфлированы под окружающий ландшафт.

Словом, мы заметили, что по всей Германии идет тщательная военная подготовка. Всё упрятывается, маскируется.

Всё это вспоминалось мне в берлинской гостинице той бессонной ночью — последней ночью накануне войны.

Утром, как назло, испортилась погода, заморосил мелкий дождик. Мы ехали в аэропорт и на деловую суету берлинцев смотрели как бы другими глазами. На днях, может быть даже завтра, грянет война, а мы находимся в стане врага, и всё, что нас окружает, — эти люди, дома, машины, даже деревья — всё это вражеское. Поскорее бы выбраться отсюда.

К полудню дождь перестал, выглянуло солнце. Но самолет по-прежнему не выпускали. Беспокоило еще и чрезмерное внимание к нам переводчика — отъявленного фашиста. Он не отходил от нас ни на шаг.

— Погода улучшилась, пойду в диспетчерскую. Надо узнать, в чем дело, почему нас не выпускают, — говорю я экипажу, поднимаясь.

— Зачем беспокоить диспетчера? — вмешивается переводчик. — Всё равно погоды на маршруте нет, Данциг не принимает.

— И когда же он откроется? — спрашиваю.

— Не знаю. — Переводчик загадочно усмехается. — Ничего страшного не случится, если вы полетите завтра. Неужели вам не нравится наше гостеприимство?

Нам и прежде случалось задерживаться в Берлине из-за нелётной погоды, но такое бывало чаще всего зимой, в сильные туманы. Однако иногда и туман не мешал садиться в Данциге «по приводной», то есть с помощью радиосигналов с земли. Ясно, что дело здесь не в погоде. Задача переводчика — задержать вылет нашего самолета до завтра. А что сулит оно нам? Ведь мне никак нельзя оставаться здесь в случае войны. У немцев, видимо, ко мне особые счеты…

Воздушная линия Москва — Берлин обслуживалась, двусторонне. Ежедневно один самолет с нашим экипажем вылетает из Москвы и ночует в Берлине, а на второй день возвращается обратно. Другой самолет, с немецким экипажем, вылетает из Берлина, ночует в Москве и на второй день летит обратно. И так ежедневно.

Встречаются самолеты, как правило, у границы. Часто даже видим один другого и взаимно приветствуем покачиванием с крыла на крыло.

Как-то мы обратили внимание, что когда в воздухе один из немецких летчиков, то мы его не встречаем и не видим. Запросили однажды землю, какой пеленг немца, — земля ответить не могла: немец не пеленгируется. Нас это насторожило. Надо вывести нарушителя «на чистую воду».

Долго мы за ним охотились. Но путем пеленгации и с помощью наземных радиосредств за несколько полетов документально установили, что немец все это время безнаказанно шныряет в районе Августова, расположенного значительно севернее нашего маршрута.

Я собрал уличающий немца материал (за три случая невыдерживания им маршрута), приложил данные пеленгации и доложил об этом начальнику Управления международных воздушных линий (УМВЛ) В. С. Гризодубовой. Изучив документы и предъявив немцу обвинение в неоднократном нарушении правил полетов, она отказала ему в продлении визы в Советский Союз.

Немцы, изучив компрометирующий их материал, видимо, установили, что во всех случаях, указанных в документах, с советской стороны в воздухе находился летчик Швец, и подыскивали предлог, чтобы как-то обвинить и советского летчика. В управление поступали жалобы, но они отвергались, как необоснованные.

Понятно, что оставаться здесь сейчас мне, повторяю, нельзя. Надо что-то предпринять. Надо вырваться. Но как? Что предпринять?

Достаю из чемодана шахматы, говорю второму пилоту: «Расставляй фигуры. Я на минуту…» — и выхожу в коридор. Переводчик следует за мной, как говорится, по пятам. В конце коридора по одну сторону туалетные, по другую — служебные помещения. Захожу в туалет, сквозь неплотно прикрытую дверь вижу: переводчик, потоптавшись на месте, возвращается в комнату отдыха экипажа. Едва он скрылся за углом, я устремляюсь в помещение метеорологического бюро. Сделав казенную улыбку, по-немецки здороваюсь с персоналом и прошу связать меня с диспетчером Данцигского аэропорта.