Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

Одновременно в Полотняный Завод пришло и письмо от сестры из Сульца.

Екатерина и Дантес (с 1 апреля 1841 г. согласно решению суда г. Кольмара получивший право носить имя и титул барона Геккерна) отправились на воды Верхнего Рейна.

Екатерина Николаевна — Д. Н. Гончарову.

« Сульц, 26 апреля 1841 г.

Я начну свое письмо, дражайший друг, с того, чтобы поблагодарить тебя за хорошее письмо, а твое обещание прислать мне 5000 рублей чрезвычайно меня обрадовало; никогда деньги не были бы более кстати, я просто не знала, к кому обратиться. Длительная болезнь моего мужа, как ты сам хорошо понимаешь, стоила очень дорого. <���…> Я тебе тем более благодарна, что прекрасно знаю о плохом состоянии твоих дел, мать мне пишет в последнем письме о новом перезакладе твоих имений. <���…>

Я рада была узнать о цветущем здоровье твоих сыновей, надеюсь, что скоро я смогу тебя поздравить с рождением маленькой мадемуазель Гончаровой <���…>

Ты, кажется, беспокоишься о здоровье Лизы, надо надеяться, что ее болезненное состояние пройдет после родов, только пусть она будет очень осторожна и не делает никаких глупостей. Право, мои дорогие братья, я не знаю, что вы делаете, чтобы подобным образом разрушать здоровье своих жен, все они постоянно болеют, я полагаю, это мужья виноваты. Поэтому я считаю, что мой является образцом, так как со времени замужества я чувствую себя лучше, чем когда-либо, и только цвету и хорошею.

Говорят, что жена Вани очень больна; он должен был бы отвезти ее на воды этим летом, поверь мне, это было бы ей очень полезно, хороший климат — это все. Шутки в сторону, но я, которая, как ты знаешь, всегда была довольно крепкого здоровья, ощущаю огромную разницу в этом отношении, воздух здесь такой чистый, здоровый, и потом не бывает больших морозов, что тебя хватают, едва высунешь нос на улицу, я себя чувствую тут совсем иначе, чем в России.

Что поделывают сестры? Кстати, о твоей последней поездке в Петербург: тетка Катерина говорила тебе, что я ей писала? Строгановы мне так надоедали, чтобы я это сделала, говоря, что она очень жаловалась, что с тех пор как я уехала из России, я ей совсем не писала. Я их уверяла в обратном, утверждая, что писала два раза, но никогда не получала ни строчки в ответ. В конце концов, чтобы доказать их неправоту, я вложила письмо к ней в письмо сестрам: не знаю, получила ли она его, могу сказать только, что она мне не ответила.

Как ты с твоим соседом Хлюстиным, по-прежнему в ссоре? Как ты живешь в Заводе? Иногда я переношусь мысленно к вам, и мне совсем не трудно представить, как вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели. Живете ли вы в большом доме в бель-этаже, и что сделал ты с Красным домом, я надеюсь, ты его не совсем забросил, это было бы право грешно. Занимаешься ли ты своими садами? Напиши мне обо всем, и об изменениях, что ты делаешь в своих владениях, потому что уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть, больше чем ты думаешь, я по-прежнему очень люблю Завод, ведь я к нему привыкла с раннего детства.

Прощай, целую от всего сердца тебя, жену и детей. Адресуй мне письмо до 20 сентября в Массево, Верхний Рейн, надеюсь, что написала разборчиво. Муж чувствует себя хорошо, он уже начинает шевелить рукой, пальцы будут действовать, но они еще плохо двигаются: я надеюсь, воды его окончательно поправят. Он вас обнимает.

К. д’Антес де Г.» {629} .

Наталья Николаевна — брату Дмитрию.

«Я вчера получила твое письмо от 21 апреля, дорогой Дмитрий, и тороплюсь ответить. Новость о жеребости Любки меня очень беспокоит. Для всех моих прогулок теперь я должна полагаться на свои бедные ноги. Ты должен признаться, что это не очень весело. Ради бога, замени ее тогда другой верховой лошадью и пришли как можно скорее, так как я ничего не изменила в моем намерении уехать 15-го. Грустно быть в деревне не имея даже возможности прогуляться, особенно мне, для которой проехаться верхом всегда было праздником.

Пожалуйста, дорогой друг, устрой мне это дело. Я согласна на стоимость упряжки в 1500 рублей и прими за это выражение моей глубокой признательности. Итак, с первого июня по первое июня будущего года я не имею права требовать те 125 рублей, которые я получала ежемесячно — но, пожалуйста, не забудь обещания данного мне — 1000 рублей в мае, 1000 в июне и 1000 в сентябре, всего 3000 рублей. В последнем письме ты мне ничего об этом не говоришь, это меня немного беспокоит. Я обязуюсь, и повторяю это еще, что я верну тебе все, что мне удасться получить от матери. Итак, если ты мне пришлешь 1000 рублей на май после пятнадцатого, то пришли их прямо в деревню, я тебе пришлю адрес прежде чем уеду» {630} .

Это письмо Натальи Николаевны, выдержанное в удивительно деловом тоне, было написано за две недели до отъезда в Михайловское.

А между тем 30 апреля 1841 года в Зимнем дворце давали бал-маскарад — один из череды балов в честь бракосочетания наследника престола: 16 апреля великий князь Александр Николаевич женился на дочери великого герцога Гессенского Лудвига II — немецкой принцессе Максимилиане-Вильгельмине-Августе-Софии-Марии, получившей в православии имя Марии Александровны (1824–1880).

|

Очевидно, именно в тот период 25-летний придворный художник Вольдемар Гау [120], плененный красотой Натали Пушкиной, присутствовавшей на этих празднествах, и написал свой первый портрет вдовы Поэта. Да и как было не написать! Очевидцы еще при жизни Пушкина словно состязались в умении отобразить красоту и величие Натальи Николаевны. Граф В. А. Соллогуб в своих «Воспоминаниях» отмечал:

«Пушкина я встретил в Царскосельском парке. Он только что женился и гулял под ручку с женой, первой европейской красавицей, как говорил он мне после. <���…> Жена его была красавица, украшение всех собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц» {631} .

57-летний камергер А. И. Тургенев, будучи неравнодушен к женской красоте, восхищался: «Пушкина — первая по красоте и туалету», она «повсюду прекрасна, как на балу, так и у себя дома, в своей широкой черной накидке» {632} .

Жуковский, 29 января 1834 г. приглашая запиской Пушкина на домашнее торжество, просил его приходить со своею «грациозною, стройносозданною, богинеобразною, мадонистою супругою» {633} .

Ни убавить, ни прибавить — свидетельства современников…

Вместе с тем, придворный живописец Вольдемар Гау, не столь выспренне, но с присущим ему талантом, создал и оставил потомкам незабываемый образ избранницы Поэта, образ, который еще долгие годы будет останавливать на себе восхищенные взоры истинных ценителей красоты.

В этот день В. А. Жуковский покинул Петербург и выехал в Германию с намерением жениться на дочери «своего друга безрукого Рейтерна», как писала о нем А. О. Смирнова (Россет), имея в виду немецкого художника Герхардта Вильгельма фон Рейтерна (1794–1865), находившегося на русской службе. Невесте [121]было 20 лет, Жуковскому — 58, и, судя по стихам, автор был счастлив, в чем он сам признавался: