Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Ужасно подумать, что Кати больше нет на свете. Каковы должны были быть ее последние минуты — она оставляла четверых маленьких детей; мысль эта должна была быть ей очень горька — бедная, бедная сестра.

Мне помешала написать тебе раньше болезнь Маши, которая уже четыре дня лежит в постели. Теперь, однако, ей лучше и сейчас я могу совсем не беспокоиться.

Прощай, мой славный, дорогой Дмитрий. Когда будешь писать мне, сообщи о твоей невестке, как она, есть ли у вас какая-нибудь надежда, что она поправится [159]. Поцелуй нежно жену и детей, а также ручки Маминьке» {809} .

Глубина переживаний по поводу кончины сестры Екатерины, умение понять и простить перед лицом вечности, говорили о величии души и сердечности Натальи Николаевны.

Дмитрий Гончаров получил письмо на имя его матери. К письму прилагалась записка Дантеса:

«Сульц.

Любезный Димитрий, из письма, что я вам посылаю для госпожи вашей матушки, адрес которой мне неизвестен, вы узнаете об ужасном несчастье, которое перевернуло всю мою жизнь; не могу писать, силы мне изменяют, потому что сердце мое разрывается, оно не было подготовлено к такому несчастью.

Обнимаю вас. Ж.» {810} .

Наталья Ивановна ответила Дантесу из Яропольца:

«Дорогой Жорж, со скорбью, присущей сердцу матери, узнала я о смерти моей дражайшей дочери. Она тем более жестока, что наша милая Катя оставила столько существ, для которых ее жизнь была столь же драгоценна, как и необходима. Ваше положение, положение ваших детей глубоко меня печалит, не могу ли я принести вам свою долю облегчения. Меня угнетает чувство скорби, и если бы мое предложение могло быть принято вами, а именно — доверить мне ваших детей, чтобы быть им матерью, это было бы для меня драгоценной обязанностью, которую я исполнила бы с таким же усердием и самоотвержением, какие воодушевляли меня в воспитании моей собственной семьи. Предлагая вам это откровенно от всей души, я однако же не осмеливаюсь рассчитывать на успешное исполнение моего желания. Я выражаю его так, как чувствую.

Дмитрий, как хороший сын, приехал сообщить мне эту ужасную новость. Вместе мы разделили наше горе. Если бы вы знали, как велика и горька его печаль, вы никогда не сомневались бы в его добром желании выполнить свои обязательства в отношении сестры, которую он нежно любил; к несчастью, обстоятельства не позволили ему это сделать.

Я преисполнена благодарности к вашему дядюшке (Луи Геккерну. — Авт. ) за его поистине отеческое расположение к нашей дорогой Кате, которая была тем более этого достойна, что справедливо его ценила. Ваш дядя так добр, он успокаивает меня, что он позаботится о ваших детях. Могу вас заверить, что вся моя семья постарается сделать все, что будет от нее зависеть, чтобы выполнить свой долг в отношении вашей.

Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях, я принимаю ваше предложение с поспешностью и благодарностью, вы поможете мне этим заполнить ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что господь дарует ее душе нерушимый покой, — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными божьего милосердия.

Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уверение в чувствах матери, которая всегда будет вашей преданной Н. Г.» {811} .

Общеизвестно, что в горе люди становятся мягче, добрее даже к тем, кто этого не заслуживает. В такой час всякий рассчитывает на понимание и сочувствие. Отсюда — последнее «прости» и исповедальное таинство духа.

Вот тут-то и возникает закономерный вопрос: остались ли в истории семьи Гончаровых слова скорби той же Натальи Ивановны о гибели Пушкина, о сиротстве его детей, подобные печальному откровению ее в адрес «дорогого Жоржа»?.. Как совместить ее готовность взять детей Дантеса к себе (которых она никогда не видела, как не видела и его самого), «чтобы быть им матерью», уверяя, что это было бы для нее «драгоценной обязанностью», «предлагая это откровенно от всей души», с заботой о других своих внуках — детях Пушкина, которых, пусть даже косвенно, она обездолила, лишив части доходов от гончаровского майората их мать, Наталью Николаевну?..

Эти и другие вопросы остались без ответа.

Надо полагать, что именно отношение матери к Наталье Николаевне (а не наоборот) было причиной того, что, получив известие о кончине сестры и тревожась о здоровье матери, она умоляет брата сообщить ей, как Наталья Ивановна приняла эту весть, признаваясь: «Если бы я решилась, я бы написала ей сама…»

М. И. Осипова — брату Алексею Вульфу.

«…Я последний раз ничего не говорила тебе о Льве: признаюсь, не имела духа. Я совершенно твоего мнения, — все равно, где он счастлив, только был бы он счастлив… Хотя совестно сознаться, что грустно мне было, когда узнала о его женитьбе. Хотя я давно это ожидала и теперь еще не совсем привыкла к этой мысли. Видно, память о нем глубже запала в сердце, чем я сама думала…» {812} .

Николай Афанасьевич Гончаров — сыну Дмитрию из Москвы.

«Хотя и слышали мы с Сергеем Николаевичем о Катерине Николаевне, но зная тесную дружбу, которая тебя с ней соединяла, и опасаясь умножить твою печаль, мы решили притаиться, будто про то ничего не знаем, и соблюсти глубочайшее молчание до сведения о том твоего собственного. Мое правило быть в таких убийственных семейных случаях молчаливыми, чтоб одним неосторожно и без намерения сказанным словом не расстроить еще вдвое того, кто лишился человека, близкого сердцу своему. Никогда не следует спешить сообщать печальные новости.

Гнев божий на наш род. Со всех сторон летят бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря! Слишком молодо, слишком рано перешла Екатерина Николаевна в страну вечного покоя, в царство тишины небесной, непрерывной. Конечно, там будет она наслаждаться сном безмятежным, но сном без пробуждения! Помолимся же за нее: Помяни господи <���…> и остави и прости ей все вольные ея согрешения и невольныя. Кто из нас почесть себя смеет святым, кроме безумца? Ни даже безгрешным…

Желал бы я знать уведомлением от вас, с каким расположением приняла это известие Наталья Ивановна и какова она после столь печальной новости» {813} .

Какое светлое и ясное письмо 56-летнего, по словам жены, Натальи Ивановны, «умалишенного» брошенного мужа… Той самой Натальи Ивановны, у которой, со слов ее младшей дочери, «от сумасшествия мужа и неприятностей семейных характер испортился…» А у «сумасшедшего», судя по всему, — нет.