Валерий Кубасов - Прикосновение космоса

— «Орионы»! Готовность — пятнадцать минут! Система аварийного спасения взведена!

Да, все идет как положено. Вот осталось у нас до старта, как в песне, четырнадцать минут...

— Готовность — пять минут! Подготовка ракеты идет нормально.

Еще несколько минут слышна музыка, и вот наконец заключительные команды:

— Запуск ракетных двигателей!

— Зажигание!

— Старт!

Из уст венгерского и советского космонавтов одновременно звучит традиционное:

— Поехали!..

В третий раз стартую на ракете и каждый раз не перестаю изумляться величию этого ощутимого преодоления силы земного притяжения.

...Медленно нарастают перегрузки, вжимают в кресло. Приглушенно гудят ракетные двигатели. Главные децибелы пришлись на уши провожающих на земле.

Отделяется первая ступень. Чувствуется, как спадает перегрузка. Медленно, исподволь набирает тягу вторая ступень. В иллюминаторы врывается яркий солнечный свет — сброшен головной обтекатель.

После хлопка обтекателя наступает тишина. Перегрузка растет, сначала плавно, затем все быстрее и быстрее. Ракета начинает дрожать — появляется тряска в вертикальной плоскости,— словно едешь на телеге по булыжной мостовой. Это дает знать себя система управления.

Резкий спад перегрузки — отработала вторая ступень, плавно включается третья.

Ровно работает двигатель! Лишь шелест да небольшое ускорение свидетельствуют, что с энергетикой все в порядке и мы по-прежнему набираем скорость.

Все так привычно и так волнующе ново!

Впрочем, было в этом старте нечто новое для меня и в самом буквальном смысле. И не скажу, что приятное.

Обычно в течение всего периода выхода корабля на орбиту Земля и борт оживленно обмениваются информацией — каждые 10-15 секунд. Нам передают сведения о работе двигателей, системы управления. Мы сообщаем о своем самочувствии, о том, что видим на приборах. Так и общались с Центром, пока через 300 с лишним секунд после старта не прекратилась связь. Представляете, работает третья ступень, мы заперты в тесном спускаемом аппарате, а Земля молчит. Странное ощущение... Оборвалась всего-то одна ниточка, связывавшая нас с внешним миром, и сразу навалилось ощущение оторванности, полной изоляции.

По ощущениям, по приборам, наконец, видно — все идет нормально, на борту порядок, а время словно замедлило бег. Что со связью?

Вывод корабля на орбиту — особый период полета, во всяком случае, для экипажа, вынужденного удовлетворяться пассивным созерцанием происходящего. Все мыслимые нештатные ситуации заранее проанализированы, «вложены» в бесстрастную автоматику, готовую в любой момент мгновенно взять на себя еще и спасательные функции. Она сама оценивает ситуацию, «решает», можно ли завершить вывод корабля на орбиту с помощью резервных систем, если отказали основные. В случае, когда анализ неисправности показывает, что орбиты уже не достичь, система управления спасает космонавтов, отделив от ракеты-носителя космический аппарат. Если высота уже велика, спускаемый аппарат достигнет по баллистической траектории нижних слоев атмосферы, здесь автоматика развернет над ним спасительный парашютный зонт.

Случись авария сразу же после старта, заботливая электроника заставит спускаемый аппарат отделиться от носителя и лишь на безопасном удалении от земной тверди и обреченной ракеты включит парашютную систему...

Конечно, таким автоматическим помощникам можно доверить и вывод корабля на орбиту, и наше спасение в случае беды. Но есть у этого доверия и оборотная сторона — космонавт на этом этапе полета вынужден бездействовать, быть пассивным участником происходящего. А как говорили древние: праздный ум — мастерская дьявола. Вот и волнуешься, сидя без дела, теряешься в догадках. В надежде, что отказало лишь «полсвязи» и нас все-таки слышит Земля, продолжаем репортаж:

— На борту порядок. Самочувствие нормальное, двигатели работают устойчиво... — повторяли мы в молчаливый эфир. Знать бы хоть точно, сколько времени прошло с момента старта!

И вдруг... Ну как тут не вспомнить строки: «Радисты скребли в эфире, ловя за валом вал, и вдруг без пяти четыре услышали слова»:

— «Орионы», «Орионы»! Я — «шестнадцатый-третий». Пятисотая секунда: давление в камере сгорания нормальное. Тангаж, рыскание, вращение в норме. Выведение идет нормально...

Будто и не было этих томительных секунд. Есть связь, что еще нужно! Каких-нибудь 30 секунд осталось работать двигателю — и конец выведению.

Корабль будто споткнулся вдруг о препятствие, повисаем на ремнях: отработала последняя ступень. Еще один толчок, на этот раз вперед, словно поддали сзади. «Союз» отделился от носителя, мы на орбите, в невесомости.

— Ну, Берци, с выведением тебя! Первый венгерский космонавт на орбите

То ли я, как участник этого полета, пристрастен, то ли венгры действительно выделялись из нового пополнения крепких, подтянутых и симпатичных парней — кандидатов в космонавты-исследователи из социалистических стран, но Берталан Фаркаш и его земляк Бела Мадьяри сразу привлекли наше внимание. Живые, приветливые, общительные ребята хорошо играли в футбол и быстро стали «звездами» в нашей команде, отнюдь не бедной спортивными талантами. Оба носили усы, были вообще похожи, и даже разница в их возрасте исчислялась несколькими днями...

С Фаркашем мы и составили экипаж, начали подготовку к полету и вскоре подружились семьями. Приятно было убедиться, что и в профессиональных делах Берталан оказался отличным специалистом с быстрой реакцией: схватывал все, как говорится, на лету. Как мы шутили, продемонстрировал «волчью» хватку (ведь его фамилия в переводе на русский означает «волк»).

Они разные, очень разные, пути, приведшие меня, выросшего во владимирских краях, на берегах Клязьмы, и парня из глубинного венгерского села Дырлахаза в кабину советского космического корабля «Союз-36». И у каждого из нас была за плечами своя жизнь.

Покинув родные Вязники, я приехал в Москву — поступать в МАИ. Именитость этого столичного вуза не пугала меня, выпускника провинциальной школы. Серебряная медаль, как мне казалось, гарантировала успех при собеседовании, которое нужно было выдержать вместо вступительных экзаменов. Почему МАИ? Отец мой, Николай Иванович,— механик. С детства я жил в мире болтов, гаек, шестеренок. Сколько помню себя, все пытался что-то мастерить, хотя не отстранялся и от любых домашних дел — мать-то была тогда разнорабочей, и часть забот по хозяйству лежала на мне и сестре Галине. Приходилось не только держать в порядке дом, но и заниматься огородом, сажать и копать картошку...