Игорь Можейко - Аун Сан

Английский губернатор в тот же вечер вызвал У Со к себе и предложил сформировать правительство. Тот согласился, роздал министерские портфели представителям всех парламентских групп — в парламенте не было ни коммунистов, ни такинов, и правительство было готово.

Тут же с У Со, который последнее время подозрительно много часов проводил в обществе японских гостей и печатал в своей газете статьи, восхваляющие «великую» Японию, произошла удивительная метаморфоза. Он стал англоманом. И настолько преданным, что даже видавшие виды англичане удивились.

Теперь уж стали арестовывать не только такинов, но и всех, кто когда-либо позволил себе нажить недруга в лице У Со. Правда, армию свою он распустил за ненадобностью — теперь у него в распоряжении оказалась бирманская полиция.

Дошла очередь и до Аун Сана. В июне он выступал на митинге в деревне Даунджи, и на этом собрании была вынесена резолюция о немедленной свободе для Бирмы. Не первая, конечно, и не последняя резолюция подобного рода, вынесенная по предложению Аун Сана, но так как его все равно надо было арестовать, собрание в Даунджи подходило для выдачи ордера на арест так же хорошо, как и любое другое.

Начальник полиции того района ордер подписал. И больше того, объявил, что за поимку Аун Сана или донос в полицию о его местонахождении полагается награда — пять рупий.

Всех тогда в Бирме удивил и оскорбил этот факт. Нет, не выдача ордера на арест — этого ждали, этому не удивились. Но объявить о пяти рупиях — даже за мелкого карманника награда была не меньше сотни. Начальник полиции, видимо, давно жил в Бирме и знал, как можно оскорбить бирманцев. И добился своего. Нам это может показаться странным, — хотя в общем чувства такинов и сочувствующих им бирманцев понятны, — но возмущение в Бирме было настолько велико, что через несколько дней приказ о пяти рупиях был отменен.

Это совсем не значит, что кто-то хотел воспользоваться этими рупиями. Вряд ли нашелся бы честный бирманец, который бы выдал Аун Сана.

Но тем не менее переход на нелегальное положение осложнил и без того сложную ситуацию. Почти все товарищи Аун Сана были в тюрьмах, явки завалены, денежные поступления нарушены, вокруг шныряли полицейские агенты.

Пришлось уходить в подлолье. Ночевать каждый раз в другом доме, скитаться по случайным знакомым и выходить на улицы только в сумерках — слишком многие из полицейских знали Такин Аун Сана в лицо.

Аун Сан оказался одним из немногих такинов, оставшихся на свободе. Многие были растерянны, не знали, что предпринять. Движение было обезглавлено, и разброд, овладевший такинами, еще в большей степени был характерен для бирманской общественности.

В один из июньских дней Аун Сану сказали, что с ним хочет встретиться господин Минами, японский журналист, секретарь Японо-Бирманского культурного общества, сочувствующий борьбе бирманцев за независимость.

С утра шел проливной дождь. Знакомый по студенческим временам врач, давший приют Аун Сану на ночь, умолил его уйти пораньше, чтобы не возбуждать подозрения полиции и не подвергать опасности его семью и детей.

Аун Сан быстро позавтракал и ушел. Зонт, который ему подарили три дня назад хозяева одной из явочных квартир, был зонтом только по названию — что-что, а воду он пропускал свободно. Аун Сан все время старался прикрыть им лицо от прохожих. Деваться было некуда. Он наскреб на дне шанской сумки, единственного его имущества, пятьдесят пья и купил билет в кино.

Там просмотрел два сеанса скучной комедии про дочку миллионера и бедного обойщика и снова выбрался на улицу. Еще оставалось у него десять пья — на тарелку мохинги, супа с лапшой. Он съел его под навесом у кино. И сидел на скамеечке, рассуждая, куда деваться ночью — в университет ли пойти или постараться связаться с товарищами, которые скрывались в Инсейне, на окраине Рангуна. Вдруг кто-то осторожно тронул его за плечо. Полиция так осторожно не трогала. Аун Сан обернулся и увидел одного из старых такинов, университетского приятеля Такин Хла Пе.

— Ищу тебя третий день — и тут такая встреча. Народно-революционная партия решила все-таки согласиться на закупку оружия и обучение наших кадров в Японии. Вчера решение принято, и единогласно. Просили тебя об этом уведомить. Есть письмо от доктора Ба Mo. Из тюрьмы он передает нам имена японцев, с которыми можно связаться. И я вчера разговаривал с Минами. Есть такой японец в Рангуне. Говорят, в самом деле зовут его Судзуки, полковник Судзуки. Но с ним встречались уже наши. И производит очень хорошее впечатление. Полностью согласен с нами в том, что Бирме нужна независимость. И вот хочет с тобой поговорить.

— Ужином накормит? — невесело улыбнулся Аун Сан.

— Не может не накормить. Вот держи, у меня есть рупия. Можешь сходить в кино, подождать до вечера.

И Такин Хла Пе исчез в толпе. Аун Сан так и не успел ему сказать, что только что вышел из кино.

Но делать нечего. И до вечера Аун Сан дремал в кинозале под знакомые до одурения шутки бедного обойщика с загадочным происхождением.

Господин Минами снимал маленький коттедж в тихом районе. Аун Сан оглянулся — нет ли «хвоста». Улица была тихой и глухой. Только бесконечный муссонный дождь возился со сбитыми на землю листьями.

Минами сразу открыл дверь. И пропустил Аун Сана внутрь.

— Очень рад познакомиться с великим бирманским патриотом, — сказал он. — Не раз приходилось слышать вас на митингах и собраниях.

Минами был крепким, высоким для японца человеком лет сорока, держался он по-военному прямо и, только здороваясь с Аун Саном, поклонился ему низко, будто сложившись пополам.

В гостиной было уютно и, главное, совершенно сухо.

Господин Минами сам принес чайник и чашки. Поставил на стол.

— Вы с молоком?

— Да, пожалуйста.

— Я знаю бирманские вкусы. Наливать в чай молоко — только портить чай. А вы любите. Но главное — уважать обычаи чужой страны. Хотя для меня Бирма не чужая. Я полюбил ее, связал с ней свою судьбу. И хотелось бы никогда не уезжать отсюда. Поверьте мне: будь Бирма свободной, ушли бы отсюда английские солдаты и чиновники — купил бы ферму, разводил цыплят. Где-нибудь в Меймьо или Таунджи. Но выгнать англичан — это нелегко, и приходится идти на жертвы. Например, на то, чтобы промокнуть под дождем.

Минами улыбается. И говорит дальше — о великой сфере взаимного процветания, о великой Азии, Азии для азиатов.

Но слова его уже долетают до Аун Сана, будто продираясь сквозь вату. Он наливает еще чашечку чаю. Похоже на то, что к нему снова подкрадывается недобитая малярия. До чего знакомые слова. Кто их говорил уже? Ба Mo? Тейн Маун? Или кто-то из ЦК такинов, кто-то из близких друзей? Интересно, они сами додумались до всего этого или тоже пили здесь чай?