Татьяна Дашкевич - Фатьянов

Однако дряхлый штабной фургон никак не мог взять в толк шоферских стараний. Раздолбанный еще немцами, видавший все виды неестественных и естественных препятствий на фронтовых дорогах, он вполне мог бы стать почетным металлоломом. И когда выехали на прямую дорогу к Таллину, пассажиры на себе ощутили все «возрастные болезни» «старичка». Дороги были разворочены танками и самоходками. Фургон подпрыгивал выше собственной крыши на бесподобных колдобинах, пассажиры чертыхались. А им предстояло в дороге написать новую песню — написать и разучить. Время от времени мотор чихал, хрипел и лязгал металлом шестеренок. Иногда глох. Тогда шофер как будто с радостью разводил руками:

— Гитлер капут! — И выпрыгивал на пересохшие комья глины, подхватив инструменты. Пассажиры тогда выходили на лесную дорогу, и после бензинового чада легко дышали стойким еловым воздухом.

— Воздух! — Громко и одобрительно сказал Алексей. Водитель споро нырнул под машину.

Слышалось ровное пение моторов наших «ястребков», рядами пролетающих на запад.

Запоздало и дружно грянул хохот. Выпрастываясь из-под фургона, но не поднимая головы к небу, опытный водитель говорил:

— У них дорога — вот это дорога! Ни тебе ухабов, ни проверок, ни этого чих-пых!

— Плохо одно — под самолет при зенитном обстреле уже не залезешь! — Подтверждал Фатьянов.

И снова — дорога.

Навстречу им шли потрепанные и плененные немцы. Некоторые из них приветствовали трофейный автомобиль, взмахами рук.

— Ты погляди, а?! — Орал водитель возмущенно. — Улыбаются фрицы-то! С чего бы это фрицу радоваться?

— Живы остались — и тому рады…

На перекрестках стояли военные регулировщики, которые флажками показывали объезды взорванных мостов и не обследованных саперами участков. Мимо бежали легковые автомобили, санитарные машины, танкетки, проносились мотоциклы. И снова автобус ломался, временно капитулировал, и вскоре пассажиры окрестили его «гитлером». Всех мутило от нескончаемой тряски и частых поломок. Стало понятно, что они опоздают к началу первого же концерта. Но и в таких привычно нестандартных условиях шла пристальная работа над песней, которую обязательно нужно написать. Хотелось порадовать фронтовиков новой песней.

Достали было карандаш и бумагу, да на очередном толчке они вылетели из рук и исчезли в потаенных «гитлеровских» катакомбах. Времени было мало. Поэтому работали все сразу. Фатьянов сочинял стихотворение, вслух импровизируя строчку за строчкой. Соловьев-Седой тут же импровизировал подходящую мелодическую тему, его жена расчехлила аккордеон и подбирала аккомпанемент. Ефрем Флакс поддакивал ей своим аксамитовым басом.

И слова этой песни складывались как бы сами собой. Простые и ясные, они говорили о том же, о чем могли говорить сейчас все поголовно солдаты, от генерала до сына полка. Все они давно не были дома, все они наливали по фронтовой чарочке под звуки недальнего боя, все они, освободившись от многолетнего напряжения, впервые могли попросту строить планы на будущее. Во всех землянках горели свечные огарки, самодельные лампы из гильз, дымные самокрутки… Мелодия складывалась такая же дружеская, легкая, как разговор по душам. Скоро пели все, хором, заглушая рев автобусного мотора. Аккордеонистка лихо поддавала аккомпанемент, все были счастливы — песня удалась! Вдруг на очередной кочке и в аккордеоне что-то хрустнуло — он смолк. Видно, напрочь отлетели планки. Но Ефрем Флакс, который стал первым исполнителем песни, репетировал ее под звонкие, распетые голоса попутчиков. Это длилось долго, так долго, что всем захотелось помолчать и посидеть в относительной тишине. Но время от времени кто-то, забывшись, начинал снова:

На нарушителя тишины все смотрели с мольбой и угрозой. Тогда Фатьянов снял пилотку и объявил, что любой, кто запоет песню, потерпит взыскание. Долго ждать не пришлось. Ефрем Флакс, который боялся ее забыть, без возражений отдал носовой платок.

Наконец, на одном из перекрестков регулировщик обрадовано сообщил водителю, что они прибыли как раз в нужную им часть.

Вечерело. Наскоро попив солдатского жидкого чайку, артисты вышли «на сцену». Их встретили радостными возгласами и громкими рукоплесканиями. «Сцена» была сымпровизирована на лесной поляне, на нее светили мощные «огни рампы» — фары нескольких автомобилей. Вся полянка была аккуратно усыпана мелким морским песком.

Концерт начался.

«Фатьянов читал стихи, Флакс пел много, вдохновенно и трогательно, не щадя ни голосовых связок, ни аккомпаниатора, не опасаясь ни фатьяновских штрафов, ни налетов вражеских самолетов,» — вспоминает В.П.Соловьев-Седой. Новую песню пели три раза, и всякий раз последние ее аккорды тонули в овациях. Бойцы как будто ждали именно эту песню, говорящую о елочке у родного крыльца, о месяце, таком ярком в родном небе, о девушках, нетерпеливо ждущих возвращения своих героев из далекой стороны… Этот концерт длился два с половиной часа, и мог бы продолжаться еще и еще. Вполне насладившиеся прелестями военной дороги артисты готовы были выступать хоть до утра, и уже согласились было заночевать в этой части… Но одно маленькое обстоятельство заставило их вновь сесть на «гитлера». Краснея от осознания собственной дерзости, командир сказал им, что выступали они не в той части, в которую ехали. Просто артистов обманули, заманив к себе. Просто очень хотелось послушать концерт… И никто не стал сердиться на командира. На войне, как в бане, все равны. Они быстро заняли свои места в фургоне и поехали вглубь войны. А далеко за полночь нагнали нужную часть.

…Два месяца выступала бригада перед артиллеристами, летчиками, моряками, танкистами, пехотинцами 2-го Прибалтийского фронта. Давали по три концерта в день. Почти два месяца, изредка и ненадолго возвращаясь в мирные Таллин и Ленинград, питались они из одного котелка, спали в привычном дряхлом «гитлере», накрываясь солдатскими байковыми одеялами.

А новая песня уже давно их опередила.

— «Горит свечи огарочек» будете петь? — Спрашивали гостей солдаты.

— Будем! — Отвечал Ефрем Флакс и улыбался таинственно и душевно, как оперный купец «Садко».

Близкий друг Соловьева-Седого, он стал первым исполнителем многих его песен.

…Кто были его родители — трудно установить. Скорее всего, они были партийными деятелями, которых постигла участь без вести пропавших. Одинокий маленький Франя беспризорничал. Ночевки под котлами и в теплых зимних подвалах, горечь хлебной краюшки и сладость вдавленного в мостовую окурка — все это испытал Франя на собственной шкуре. Его с другими мальчишками периодически ловили милиционеры. И однажды он из детского приемника-распределителя попал в детдомовский хор. Пел в самодеятельном хоровом кружке, «живой газете», где его и приметил концертмейстер — студент ленинградской консерватории. Он настойчиво требовал, чтобы парень поступал в консерваторию. Это казалось невероятным — Флакс не знал ни единой ноты, общее образование его было слабым. Он свыкся с жизнью ломового извозчика, которым поступил в отрочестве — такая работа его устраивала. Но студент едва ли не силой затащил его к профессору И.С. Томарсу. Ефрем спел профессору арию Варяжского гостя, которую выучил на слух с патефонной пластинки. Больше он ничего из классики не знал. Профессор Томарс был редкостно привередлив. Однако он пообещал взять Ефрема в свой класс, ежели тот сдаст экзамены и чисто помоет руки.