Теодор Вульфович - Обыкновенная биография

Ракета. Швыряю наугад гранату, прыгаю в коляску. Меняю рожок. Взрыв. На мгновение замирают пулемёты. Слышу дикий вопль, и тут же мне вдогонку хлёст ожесточённых трасс.

Опомнился я только в окружении своих. Майор протягивает флягу. Выпил и не почувствовал.

— Здесь нахрапом не пролезешь, товарищ майор. Дорога перекопана и по обочинам два пулемёта. Надо искать обход.

— Нет, надо проходить здесь.

И началось. Заварилась каша. Подошёл танковый взвод и миномётчики. Немцы не зевали и подтянули противотанковую артиллерию.

Мы потеряли 7 человек убитыми и 11 раненными, но так и не пролезли.

А в эту же ночь наши части переправились через реку и прорвали оборону немцев четырьмя километрами южнее.

Всё, что мне казалось донèльзя бестолковым и почти преступным, оказывается, имело свой смысл.

Это была разведка боем.

Мы наступали по «зоне пустыни». Немцы, отходя, уничтожают всё: населённые пункты, мосты, железнодорожные станции, рвут каждую рельсу в отдельности, спиливают деревья, убивают скот, сжигают хлеба и даже тригонометрические пункты и те сносят.

Иду на задание. Без труда обошёл немецкое охранение и пошёл по компасу густым орешником.

Впереди что-то зашевелилось. Остановились. Легли. Поползли.

— Тьфу, да это корова!

А рядом на траве сидит маленькая девочка и сосредоточенно ковыряет в носу. Узнала своих. Улыбнулась слегка.

— Что ты тут делаешь?

— Хоронюсь с коровой, — пропела она.

— А зачем?

— Немцы всех угоняют, заговорила она как взрослая.

— Куда?

— Не знаю.

— Может, слышала, куда гонят?

— Бабы сказывали, на Унеч.

— На Унеч? А до большака далече?

— Да нет. Туточки, — и она принялась за работу, от которой мы её оторвали.

Быстрее вперёд. Вот он большак. Идут немецкие колонны, маскированные ветками. Считаем машины, танки, транспорты, повозки. Шлю донесение.

— Чёрт возьми, жаль, что нет рации. Не думал, что так легко будет сюда пробраться.

К полудню по большаку потянулись жители со скарбом, тачками, коровами и козами. Как их много. Охрана небольшая — конные и бронемашины. Люди медлят, останавливаются, чтобы перевязать свой скарб, а их гонят, гонят, гонят.

На высотку выходят наши танки, и вопль радости, перемешанный с ужасом, проносится по большаку. Люди бросаются к обочинам и бегут в нашу сторону к орешнику. Немцы строчат из пулемётов бронемашин. Душераздирающие крики женщин и визг детей сливаются с истошным рёвом раненых и перепуганных коров. И над всей этой нечеловеческой симфонией в предсмертной агонии надрывается немецкий пулемёт.

Многие так и не добежали до заветного орешника.

Нас трое. Младший сержант Медведев, молодой курносый паренёк, токарь свердловского завода ВИЗ, ревёт и требует:

— Лейтенант, ну товарищ лейтенант, ну разрешите!

— Сиди и не рыпайся! Слышишь?

— Ну вот этого, вот … — и он стреляет в конного конвоира. Немец снопом валится на землю.

— Я и вам говорил, нас никто не заметит, — как бы оправдываясь, бормочет он.

Немцы поспешно удирают по большаку, усеянному трупами. Глубокий овраг мешает танкам выехать на дорогу, а по очищенному большаку уже идёт немецкая колонна. Танки выходят на прямую наводку и гвоздят! гвоздят! гвоздят! оставляя на дороге добрую треть удирающих.

С тяжёлыми боями наши части освободили г. Карачев, оставив на его подступах последние танки.

Вышибли немцев из Брянска и встали в дремучих брянских лесах.

Мы ждали новых машин и людское пополнение.

Уральский Добровольческий корпус неплохо начал. Нам было вручено гвардейское знамя. [1] В рассказе о курских событиях отсутствует эпизод, имевший последствия только для здоровья Т.В.: он и несколько бойцов залегли в ложбинке — шёл миномётный обстрел, снаряд попал в край ложбинки, Вульфовича накрыло пластом земли; когда его откопали, он увидел тела ребят в позах, не вызывающих сомнения. Вокруг была гробовая тишина. Вдруг из него прорвались слёзы и смех — характерный для серьёзной контузии синдром. Ни о какой медпомощи и мысли не было — продолжался бой, гибли люди, и он, чудом оставшийся в живых, должен воевать. Дальнейшая жизнь Вульфовича показала, какой неисчерпаемый запас сил даёт Бог человеку. Только с возрастом он стал замечать, что слух-то у него давно снижен, особенно на правое ухо; да ещё мучили периодически боли в спине. — Н.В.

Брянские леса — это глушь величественная неколебимая красота.

Ноябрь 1943 года. Медленно падают крупные хлопья снега. Брянский лес — это мерно и с достоинством покачивающиеся стволы деревьев. Красавица сосна с уважением склонилась кроной к своей молодой, запорошенной снегом соседке, скрипнула стволом, чтобы привлечь её внимание, и вот теперь, тихо и не торопясь, повествует ей были-сказания брянского леса. Она, наверное, рассказывает сейчас о том, как вон на той дальней просеке лейтенант Пётр Романченко с десятком автоматчиков закупорил в лесной чаще немецкое подразделение с бронетранспортёрами. Он выдержал жестокий бой, непрерывно подбадривая своих бойцов непобедимо басовым окриком.

Пленный немецкий офицер с вытаращенными глазами, будто он впервые увидел мир, заметив у штабной машины Романченко, ткнул пальцем в его направлении и заявил начальнику разведки:

— Das ist der Held (это герой).

Вид у фрица такой, будто «Held» — это он, а не Романченко.

Только вечером мы узнали, что Пётр весь день протаскал под лопаткой большой осколок. Ранили его в самом начале боя.

Брянский лес гостеприимно принимает в своё лоно танкистов-уральцев. Но не отдых принимает он нас, а на передышку. Надо обучить пополнение, укомплектоваться, ведь танки придут вместе с приказом на выступление.

Медленно иду по широкой просеке-дороге. Слева и справа аккуратные ряды землянок. Смолистый дым клубами вырывается из труб и стелется по лесу, укрывая дальние землянки и строения. В аппарелях стоят отремонтированные танки. Видно, скучно им под заиндевелыми брезентами. Уже не прислушиваюсь к скрипу сосен. Лес полон иными звуками. Громкие окрики, фырчание нагруженных студебекеров, стук топоров и повизгивание пил. Артиллерийская команда — это тренаж у танкоистребителей.

Где-то слева отдельные выстрелы и пулемётные очереди. Полигон.

Сержант раздражённо гнусавит в микрофон:

— Муром! Муром! Я — Калуга, я — Калуга, даю настрой: раз, два, три, четыре, пять! Почему не отвечаете? Почему, говорю, не отвечаете?

А в двухстах метрах «Муром» снял наушники и хладнокровно перематывает портянки.

За его спиной всевидящий сержант «Калуга».

— Сколько раз повторять надо, — генеральским тоном вычитывает сержант, — что во время дежурства у рации…