Елена Чумаева - В районной больничке рядом с Москвой

Вдруг звонок в дверь. Недоуменно смотрю на часы — четыре, вроде никто не должен прийти. Звонок повторяется. Делать нечего, плетусь к двери:

— Кто?

— Ольга Павловна, я за вами приехала, — узнаю голос Наденьки, молоденькой дневной медсестры из нашего отделения. Девочка только недавно окончила медучилище, совсем еще необработанная суровыми буднями медицины.

— Что случилось-то?

Лихорадочно открываю замок. За пять лет работы машину за мной ни разу не присылали. Надя сбивчиво пытается объяснить:

— Ольга Павловна, там такое… такой… просто ужас… Меня за вами послали, внизу “скорая” ждет, — девчушка хлюпает носом, проводит рукой по растрепавшимся волосам. Всегда аккуратный ее модненький халатик сейчас застегнут криво, а поясок, раньше подчеркивавший стройную фигурку, торчит мятым рулоном из кармана.

— Подожди, да что происходит? — мне совсем не нравится этот личный транспорт.

— Час назад привезли в отделение мальчика, маленький, в школу еще не ходит, — всхлипывая, начала рассказывать медсестра, — глаз у него весь в крови, но он не плачет. А вот папашка его…

— Что папашка? И где мамашка?

— Папашка из “крутых”, а насчет матери ничего не известно. А с папаней еще трое. Все такие из себя… В пиджаках, галстуках. Папашка сразу кричать начал: “Где врач? Где врач?”. Я ему отвечаю, что врач по расписанию с шести вечера будет. А он разъярился, — тут Надя начала всхлипывать громче и чаще. — К стенке меня прижал и велел, чтобы я врача из-под земли достала, — девушка разрыдалась, размазывая слезы по хорошенькому личику.

— Ладно, Надь, не плачь. Сейчас оденусь и поедем к этому страшному и ужасному.

— Только вы уж побыстрее, Ольга Павловна, а то он все отделение разнесет.

Морщась от головной боли и стараясь не делать резких движений, натягиваю джинсы, футболку и босоножки. Все, что хотела взять с собой на дежурство, естественно забываю.

На радость Наде, наконец, выходим из квартиры. Спуск по лестнице вызывает новый приступ головной боли, пытаюсь не стонать. И вот появляемся перед машиной “скорой помощи”. Водитель качает головой: “Доктора-то самого лечить надо!”. С противно завывающей сиреной мчимся через город в родную больницу.

Захожу в отделение. Как всегда на работе, собственные болячки отодвигаются, то есть голова продолжает болеть, но где-то далеко. Подозрительно тихо. И тут, как в киношном детективе, из-за поворота коридора на меня надвигаются четверо здоровенных мужчин. Первое впечатление: братья-близнецы — настолько одинаковы. Как и говорила Надя, в пиджаках, галстуках. Только у одного галстук съехал в сторону, ворот рубашки расстегнут и лицо — самое красное.

— Это что? Доктор?!

Я, конечно, небольшого роста и умеренной комплекции, но такого обращения не терплю.

— Я дежурный врач, зовут меня Ольга Павловна. Что у вас случилось?

— Слушай, ты, пигалица! Если мой сын не будет видеть, тебе каюк. Поняла? — рычит красная рожа.

Так, ясно, этот товарищ про вежливость не слыхал, от такого чего угодно ждать можно. Мне становится страшновато, тем более что стою я перед этой компанией в одиночестве. Страх страхом, а ребенка посмотреть надо.

— Где мальчик?

Амбалы расступаются. На маленьком топчане рядом со смотровым кабинетом сидит ребенок. Ему приблизительно пять лет, одной ладошкой он прикрывает левый глаз, ладонь и щека в потеках засохшей и свежей крови, кровь и на нарядной рубашечке, а вторая ладонь аккуратно лежит на коленях. Мальчик не плачет и даже не хнычет, а внимательно, в упор смотрит на меня. Это настолько не вяжется с поведением отца, что у меня невольно возникает мысль: “Может, это не его сын?” (Потом выяснилось, что они действительно отец и сын, просто мальчик воспитывается в семье матери, отец с ними не живет, взял ребенка на выходные, а тут такая история.)

— Как тебя зовут? — спрашиваю этого необычного ребенка.

Ответ меня потряс так, что некоторое время пребывала в столбняке:

— Всеволод Филиппович Бекмуратов, тысяча девятьсот девяносто пятого года рождения, улица сорок третьей Армии, дом восемь, — вот так, по-военному четко ответил маленький мальчик с дыркой в глазу.

Опомнившись, вхожу в привычную роль:

— Пойдем со мной, я должна тебя осмотреть.

А у его папаши спрашиваю (как положено по инструкции):

— Страховой полис у мальчика есть?

В ответ получаю такой красноречивый рык, что о каких-либо бумажках больше не заикаюсь.

— Но что произошло, вы мне можете рассказать?

— Ну, это да, конечно. Я, это, игрушку ему. День рождения, это, у него. Да, вот.

— А что за игрушка?

— Да, это, маленькая… Пистолет. Игрушечный.

Оказалось, что этот игрушечный пистолет стреляет резиновыми пульками. Мальчик нечаянно сам себе попал этой пулькой с близкого расстояния в глаз. Я старательно, исполняя весь ритуал осмотра, обследовала маленького пациента. Но мне уже все ясно было с первых минут. Глаза больше нет. На месте глазного яблока сплошной кровяной сгусток, сосуды продолжают кровоточить, веки разодраны и тоже кровоточат. Видеть этим глазом мальчик уже не будет. Срочно делаем обезболивающий укол (невероятно, как до сих пор ребенок терпел боль), добавляем в шприц кровоостанавливающий препарат. На остатки глаза накладываю тугую повязку. Теперь надо решать, как сказать все отцу и не получить при этом увечья. Ладно, начнем:

— Вы знаете, ситуация сложная, повреждены практически все структуры глазного яблока…

— Чего-чего? Ты мне скажи, когда видеть будет? Завтра? Через неделю? А то мне пацана матери надо возвращать.

Ну, как ему объяснить?!

— Сейчас я должна зашить рану, — говорю как можно решительней, — а вы должны подписать бумагу о том, что не возражаете.

— Ну, это можно, — мужчина отставляет пятерню, в которую тут же один из сопровождающих вкладывает шариковую ручку.

“Зашью, а там видно будет”, — думаю про себя.

Вся компания заметно расслабилась, расселись на стульях в смотровом кабинете, крутят головами на наши плакаты с профилактическими призывами (вообще-то посторонним здесь нельзя находиться, но попробуй им это скажи!). Представляю себе ход их мыслей: “Дырка в глазу — не видит, дырку зашить — будет видеть”. Если бы все было так просто…

Вызываю по телефону анестезиолога. Маленькая радость: оказалось, что сегодня из анестезиологов дежурит Инесса Петровна — пожилая, опытная врач, с ней спокойно работается, не ждешь, что во время операции больной начнет сжимать веки или крутить головой. Она умеет очень четко подобрать дозу наркоза, а для ребенка это так важно!

Пока медсестра переодевает мальчика, иду в операционную, моюсь (в смысле обрабатываю стерильно руки), тоже переодеваюсь. Операционная медсестра Люда, с которой мы знакомы сто лет (еще с тех пор, как я работала санитаркой), уже, конечно, в курсе всей истории.