Филипп Эрланже - Регент

Болинброк отправился в Фонтенбло, где был встречен как посланец мира и где сам Людовик XIV подарил ему бриллиант — точную копию того, что носил на шляпе герцог Бургундский. Обсуждаются основные пункты договора, а затем в полутемной тиши кабинета мадам де Ментенон проводятся тайные переговоры по более щекотливому вопросу.

Болинброк, отважно защищавший Божественное право Бурбонов, проявлял большую щепетильность там, где дело касалось Стюартов. Принятый несколько лет назад по инициативе вигов Закон о наследовании оставлял британскую корону за протестантской ветвью династии, не принимая в расчет прав Якова Стюарта, сына последнего законного короля. У него было еще немало сторонников в Англии несмотря на то, что Людовик XIV уже отрекся от него и признал королеву Анну. Этой несчастной принцессе, у которой один за другим родились мертвыми шесть детей, не суждено было оставить наследников. Согласно принятому Закону корона ее должна была перейти к дальнему родственнику, принцу Ганноверскому, не слишком популярному в среде тори и к тому же заклятому врагу Франции.

Поэтому Болинброк, со своей стороны, втайне надеялся на возвращение законного наследника. Он сообщил Людовику XIV, что мягкая и осторожная королева Великобритании тоже желает возвращения Якова Стюарта, но настроение умов в стране пока не позволяло открыто говорить о подобном плане. Но если Болинброк, пока просто министр, станет во главе правительства, он льстит себя надеждой, что при поддержке королевы сумеет избавиться от принца Ганноверского и ввести в Сент-Джеймсский дворец протеже Людовика XIV, который, в свою очередь, признает этого наследника законным и пожертвует укреплениями в Дюнкерке, составляющими кошмар англичан.

Переговоры закончились в атмосфере надежды и почти радости. Филипп V временами вновь возбуждал недоверие у дипломатов, заставлял их сомневаться в своей искренности. «Я ни минуты ни колебался, принимая решение, чью сторону взять, — писал он в своем обращении к испанцам. — Точно так же, как мне не было оставлено ни малейшей возможности посоветоваться и обсудить принятое решение».

В донесении посла Боннака говорилось о существовавшей угрозе. «Король Испании уступает Францию своему брату, герцогу де Бёрри, но если герцог де Бёрри не оставит наследников, король Испании не допустит, чтобы корона перешла к герцогу Орлеанскому». Взаимная неприязнь дяди и племянника ничуть не уменьшилась после 1709 года.

Но к чему выискивать поводы для беспокойства? Будущее представлялось ясным и безоблачным. Все примирились с мыслью о скорой смерти дофина. Корона перейдет к герцогу де Бёрри, а потом — к герцогу Алансонскому, которого должна была родить безумная Елизавета. Влияние, оказываемое мадам д’Юрсин на королеву Испании, будет держать эту страну в русле французской политики. А после того, как на престол Англии взойдет Стюарт-католик, к Испании присоединится и Великобритания!

Герцог Орлеанский, несмотря на необдуманные советы, не собирался оспаривать установившийся порядок, при котором ему просто не было места. После того, как Филипп V торжественно поклялся в кортесах держать свое слово короля и придерживаться данных обязательств, герцог де Бёрри и герцог Орлеанский присягнули в парламенте, что они отказываются от своих прав на наследство Габсбургов.

В тот же вечер испанский посланник отправил своему королю донесение, в котором говорилось, что французский народ не придает никакого значения этим формальностям и надеется, что после смерти дофина его католическое величество сразу же перейдет Пиренеи. К счастью, эта неосторожная депеша не привлекла внимания канцлеров.

Мирный договор был подписан Францией, Великобританией, Голландией, Пруссией, Португалией и Савойей 11 апреля 1713 года. Император отказался поставить свою подпись, и Филипп V, в бешенстве оттого, что ему приходится поступаться Фландрией, Неаполем и Миланом в пользу Австрии, Сицилией — в пользу Савойи, Гибралтаром и Порт-Магоном — в пользу Англии, последовал бы его примеру, если бы не резкое давление со стороны его деда, Людовика XIV. Утрехтский мир, ратифицированный лишь годом позже, вместе с Раштаттским миром, положил начало целому ряду европейских договоров, которые заинтересованные стороны по большей части нарушают и поддержание которых стоит усилий целого поколения. 1713… 1815… 1919… Людям не достает воображения — и история повторяется.

А пока Франция видела, что заканчиваются войны и восстанавливается мировой порядок, основанный на логике и гармонии, в котором ощущался гений Людовика XIV. Окончание всеобщего хаоса и возвращение к нормальной жизни сопровождалось ликованием, празднествами и падением нравов. «Я лучше воздержусь, — писала мадам де Ментенон принцессе д’Юрсин, — от рассказа о наших нынешних нравах: мне кажется, что я грешу против любви, которую должно испытывать к своему народу». И добродетельная дама, забыв о скандальных похождениях своей молодости, сетовала: «Мужчины хуже женщин: они разрушают семейные очаги, им нравится, когда женщины курят, пьют, играют в карты, не следят за собой».

Суровое влияние королевской дуэньи мешало безудержному веселью в Версале, и молодежь постепенно переместилась в Париж, который стал средоточием увеселений и удовольствий. Прочь от двора с его церемониалом и париками! Лучше подражать нравам и обычаям этой молодой и дерзкой страны — Великобритании!

Англичане, пересекавшие пролив, приходили в изумление от собственной популярности: эта горделивая Франция, которая вот уже полвека была примером для неотесанных иностранцев, с готовностью склонялась перед вчерашним врагом.

В 1680 году мадам де Фонтанж ввела в моду высокую и громоздкую прическу, которой, несмотря на насмешки короля, все неукоснительно следовали. Достаточно было супруге посла Великобритании показаться с гладко причесанной головой, чтобы самые элегантные дамы Парижа тут же последовали ее примеру.

Людовик XIV давно оставил позади тот возраст, когда ему нравилась фривольность. Часы досуга, некогда отдаваемые развлечениям, теперь уходили на занятия теологией. Время, свободное от работы и прогулок, бывший поклонник мадемуазель де Лавальер посвящал изучению буллы, которую по настоянию иезуитов издал папа для борьбы с гонимым и обесславленным, но не покоренным янсенизмом.

Эта булла принесла ему массу хлопот. С ней было связано столько споров, столько волнений, столько беспорядка! Епископы и доктора богословия сражались с текстами в руках, угрожая и оскорбляя друг друга под изумленными взглядами непосвященных. Впервые со времени Фронды парламент проявил непокорность и категорически отказался признать документ.