Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Владимир Высоцкий к тому времени давно уже вступил в непримиримый конфликт с социально-политической системой, что существовала в стране. Начинаясь как поэт с блатных песен, песен бытового протеста, Высоцкий, в силу своего таланта, цепкого ума и склада характера, должен был рано или поздно превратиться в певца-гражданина, человека, для которого Родина была не абстрактным понятием, не слюняво-лубочной Россией с матрешками и березками, а той землей, на которой он родился, жил и в которую должен был рано или поздно лечь. И эта связь Высоцкого с родной землей и была тем главным мерилом, по которому люди оценивали искусство Владимира Высоцкого, в силу которого оно и вырастало до размеров истинно народного. «Ни единою буквой не лгу!» — пел Высоцкий, и в стране не было человека, кто имел бы смелость поставить под сомнение это творческое и жизненное кредо поэта.

В далеких теперь 70-х я часто задавал себе вопрос: почему же тех диссидентов, которые в открытую бросали вызов существующему в стране режиму, порой кладя на алтарь борьбы за свободу свое здоровье, а иногда и жизнь, народ наш, в большинстве своем, почти не воспринимал? Более того, люди верили официальной пропаганде, твердившей о злокозненных происках «наймитов Запада» против нашей горячо любимой Родины. И в то же время Владимира Высоцкого народ боготворил, несмотря на то, что та же официальная пропаганда писала о нем отнюдь не похвальные панегирики. Только ли в том здесь было дело, что Высоцкий был артистом и в силу специфики своей профессии должен был нравиться людям? Или, быть может, люди любили его из-за того, что он не был, в отличие от тех же диссидентов, далек от народа, а, наоборот, сам был ярким представителем этого народа? Тут даже алкоголизм Высоцкого играл благотворную роль. В отличие от «чистоплотных» диссидентов, повернувших головы в сторону Запада, Высоцкий был в доску своим, российским мужиком, скоморохом, притесняемым за правду властями и разделявшим все тяготы и лишения той поры вместе со своим многострадальным народом.

К тому времени прошло 11 лет со дня смещения Н. С. Хрущева, а долгожданные перемены в стране так и не наступили. Уже успела благополучно скончаться косыгинская реформа, и моложавый когда-то Леонид Брежнев стоял на пороге своего первого серьезного инфаркта и последующей скорой физической деградации. Количество разочаровавшихся и недовольных режимом стремительно росло.

В ноябре 1975 года на большом противолодочном корабле дважды Краснознаменного Балтийского флота «Сторожевой», находившемся в Рижском заливе и подготовленном для участия в параде на Даугаве в честь 58-й годовщины Великого Октября, поднялось восстание, которое возглавил 37-летний капитан 3-го ранга Валерий Саблин. Из 150 человек экипажа против восстания выступили только 8 человек офицеров. Остальные встали за своего капитана. Решено было идти в Ленинград и там требовать прямого выхода в телевизионный эфир с воззванием к советскому народу по поводу предательской, антиленинской политики брежневского руководства.

В своем письме жене от 7 ноября 1975 года Валерий Саблин писал: «Сейчас наше общество погрязло в политическом болоте, оно все больше и больше будет ощущать экономические трудности и социальные потрясения. Честные люди видят это, но не видят выхода из создавшегося положения…

Найду ли я единомышленников в борьбе? Думаю, что они будут. А если нет, то даже в этом одиночестве я буду честен. Настоящий шаг — это моя внутренняя потребность. Если бы я отказался от борьбы, я бы перестал существовать как человек, перестал бы уважать себя, я бы звал себя скотиной…»

Первое в советской истории открытое выступление против существующего режима на флоте закончилось неудачей: в 30 милях от острова Готланд после бомбардировки со сверхновейших истребителей-бомбардировщиков «Су-24» «Сторожевой» сдался.

Между тем произошедшая в конце 1974 года смена министра культуры СССР и возможное смягчение идеологических репрессий в связи с подписанием СССР Хельсинкских соглашений побудило Юрия Любимова к очередной попытке реанимировать спектакль «Живой» по роману Б. Можаева, запрещенный к показу еще при Е. Фурцевой в 1968 году. Как показали дальнейшие события, уход Фурцевой и подпись под соглашением мало повлияли на отношение властей к этому произведению Б. Можаева. Более того, эта очередная попытка Ю. Любимова оказалась самой печальной из всех предыдущих. Высокая комиссия, принимавшая спектакль, предъявила режиссеру ни много ни мало около 90 различных замечаний и дала два месяца на их исправление. Но это было очередное лицемерие властей; как потом выяснилось, решение не пускать спектакль при любых условиях было уже проштамповано заранее, еще до показа его комиссии. Подобная ситуация в эпоху господства в искусстве «социалистического реализма» была чуть ли не типичной.

Олег Даль в декабре 1974 года писал в своем дневнике: «Соцреализм — самое ненавистное для меня определение.

Соцреализм — гибель искусства.

Соцреализм — сжирание искусства хамами, бездарью, мещанами, мерзавцами, дельцами, тупицами на высоких должностях.

Соцреализм — определение, не имеющее никакого определения.

Соцреализм — ничто, нуль, пустота.

Естество не любит пустоты…

Посему столь бездарная пустота, как соцреализм, мгновенно заполнилась всяческим говном и отребьем без чести и совести. Не надо быть талантливым, чтобы сосать такую матку, как «соцреализм». Надо просто знать, что надо, и на книжной полке будет расти ряд сберкнижек!

Соцреализм предполагает различные награды и звания!

В последнее время дохожу до физиологического состояния тошноты и блевотины. Это уж слишком!

Куда податься? Где чистого воздуха хлебнуть?»

Таким, как Олег Даль, некуда было податься, безвременье выбрало их в качестве своих трагических героев. Но время смерти для таких, как он, еще не пришло, и из жизни уходили другие.

9 августа 1975 года в Москве скончался выдающийся советский композитор Дмитрий Шостакович. По поводу его отношения с властью Г. Вишневская писала, что «власти заблуждались, думая, что, обвив его липкой паутиной и всучив ему партбилет, они создали из него нужный им образ верного коммуниста, славящего в своих выступлениях Советскую власть. Именно эти-то высказывания, идущие вразрез со всем его творчеством и всей его жизнью, — позорный и яркий документ, свидетельствующий об извращении и подавлении личности коммунистическим режимом».

Конец 1975 года так и не принес желанного душевного успокоения для Владимира Высоцкого. Не ладятся съемки в «Арапе Петра», продолжаются сложности во взаимоотношениях с Юрием Любимовым. 12 декабря Любимов заявил Валерию Золотухину: «С господином Высоцким я работать больше не могу. Он хамит походя и не замечает… Ездит на дорогих машинах, зарабатывает бешеные деньги, — я не против… на здоровье… но не надо гадить в то гнездо, которое тебя сделало…»