Леонид Млечин - Фурцева

Такого в советские времена на избирательных участках себе никто не позволял. Сурова исключили из Союза писателей и из партии. Потом тихо простили — вернули писательскую книжечку и партийный билет…

На последнем сталинском съезде ВКП(б) переименовали в КПСС, начался обмен документов. 15 апреля 1954 года замечательный поэт Александр Трифонович Твардовский отправил письмо Хрущеву:

«Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

Я вынужден обратиться к Вам по личному вопросу, который возник сейчас передо мной и, как выяснилось, не может быть решен в иной, чем Центральный Комитет, инстанции.

Возник он в связи с уточнением моих биографических данных при обмене партдокумента в Краснопресненском районном комитете КПСС. Дело в том, что в графе моей учетной карточки „социальное положение родителей“ обозначено, что родители мои были кулаками…

Правда, в 1931 году моя семья, которую я покинул в 1928 году, была административно выслана за невыполнение „твердого задания“, о чем я подробно и без утайки рассказал на открытом собрании парторганизации Союза писателей при моем вступлении в партию в 1938 году. Но семью свою кулацкой и себя сыном кулака я никогда не считал и не считаю, потому что основным признаком кулацкого двора, как известно, является применение наемного труда, а в хозяйстве моего отца, крестьянина-кузнеца, наемный труд не применялся…

В 1931 г., живя в Смоленске и узнав о постигшей мою семью участи, я сделал все, что было в мои силах: добился приема у тогдашнего секретаря Смоленского обкома партии И. П. Румянцева… Он мне сказал (я очень хорошо помню эти слова), что в жизни бывают такие моменты, когда нужно выбирать „между папой и мамой, с одной стороны, и революцией — с другой“, что „лес рубят — щепки летят“ и т. п.

Я убедился в полной невозможности что-либо тут поправить и стал относиться к этому как к непоправимому несчастью моей жизни… И всю мою юность мне было привычно, хоть и горько, носить на себе печать этого несчастья, считаться „сыном кулака“…

В многочисленных изданиях моих книг, в учебниках и хрестоматиях Советской литературы, в биографических справках — всюду указывается, что писатель Твардовский А. Т. — сын крестьянина-кузнеца, то есть выходец из трудовой семьи…

Таким образом, получается, что у меня как бы две биографии: одна — в книжках — для народа, для читателей, другая в учетной карточке… Полагая, что такая двойственность не годится в отношении члена партии, я счел своим долгом написать об этом в районный комитет и просить его изменить обозначенное „родители кулаки“ в соответствующей графе моей учетной карточки. Секретарь Краснопресненского PK КПСС сообщил мне, что этот вопрос может быть решен лишь Центральным Комитетом КПСС…»

Александр Трифонович был не только знаменитым и любимым всей страной поэтом и главным редактором самого заметного литературно-художественного журнала «Новый мир», но и членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, то есть входил в высшие органы партии. Но перед системой и он был бессилен.

Хрущев принял Твардовского, но не обнадежил:

— Изменить не трудно, но подумайте, стоит ли это делать.

Письмо Твардовского передали новому первому секретарю Московского горкома. Разбираться предстояло Екатерине Фурцевой.

Сталин умер годом раньше, и атмосфера в стране быстро менялась. Но ни идеологические догмы, ни исторические определения пересмотру еще не подлежали. Миф о кулаках возник, когда для ускоренной индустриализации понадобились ценности. Но в городе взять было практически нечего, поэтому ограбили деревню. Главным ликвидным средством было зерно. Его надо было сконцентрировать в руках государства, а поскольку добровольно крестьяне зерно не отдавали, то власти прибегли к помощи продотрядов и раскулачиванию. Раскулачивание, говоря современным языком, — своеобразная процедура ускоренного банкротства. Зерно начали отбирать у тех, у кого оно было, то есть у справных хозяев.

Репрессии обрушивались на середняка с такой же легкостью, как и на богатого крестьянина. Их назвали кулаками и, по существу, объявили вне закона. Но этого оказалось недостаточно: партийная пропаганда превратила кулаков в прирожденных убийц и негодяев. Кулаков и их семьи приказано было высылать в отдаленные северные районы, а имущество конфисковывать. Имущество ограбленных кулаков уходило в доход государства, но часть распределяли среди односельчан: люди охотно брали то, что отняли у их соседей. Вот так было фактически уничтожено сельское хозяйство страны.

Эта картина запечатлена в поэме Александра Твардовского «Страна Муравия», принесшей ему общесоюзную славу:

Эти две строфы из первого издания поэмы выбросила цензура…

Шестого мая Фурцева приняла Твардовского в горкоме, объяснила:

— Что писать в графе о социальном происхождении, этого никто, кроме вас, изменить не может. Но если измените — первичная организация вправе потребовать от вас объяснений, почему, что, как. Оставьте, как было. Или докажите документально, что произошла ошибка. Поезжайте в Смоленск. Я могу позвонить в обком, чтобы помогли, расследовали без паники.

После разговора с Фурцевой Александр Трифонович приуныл, а на следующий день все же решил съездить на выходной в Смоленск — вдруг найдутся какие-то документы. Замечательный писатель Валентин Владимирович Овечкин, автор «Районных буден», опубликованных «Новым миром», предложил свою помощь.

Тем временем по Москве пошли неприятные для Александра Твардовского разговоры о том, что он «отказался взять партийный билет нового образца, пока не исполнят его требование изменить социальное происхождение».

«Что касается моего „дела“, — писал он Овечкину, — то скажу тебе одно: только развернувшаяся работа над загробным Теркиным удерживала меня от почти что отчаяния. Друзья некоторые выжидательно примолкли, недруги возликовали уже было. Я рад бесконечно, что есть у меня друзья, которым не приходится сожалеть о дружбе со мной, и есть люди, в которых хочется верить и которых надо любить».

Обращаться надо было к первому секретарю Смоленского обкома Павлу Ивановичу Доронину. Павел Доронин был сначала в Курске, а затем в Смоленске диктатором областного масштаба. После очередного тяжелого разговора с ним пытался покончить с собой Валентин Овечкин. Видя, что власть творит с деревней, он выступил на областной партконференции. Чиновники там на него так обрушились, что Овечкин от полного отчаяния выстрелил себе в голову из охотничьего ружья. Валентин Владимирович чудом выжил и вынужден был переехать в Ташкент, где прожил остаток жизни.