Николай Михайловский - Таллинский дневник

И как раз в это время приезжает в Кронштадт заместитель наркома Военно-Морского Флота Л. М. Галлер. Пришел на "Марат", увидел, что израненный корабль превратился в береговую батарею. Похвалил он моряков, говорит, молодцы, на такое дело не все способны. А Барабанов ему в ответ: "Не очень-то молодцы. Скоро нас судить собираются". И рассказал, за что именно. Лев Михайлович тут же позвонил прокурору и приказал вместе со следователем прибыть на корабль и ознакомить его с материалами. Те прибыли, доложили...

- Я полагаю, тут нет состава преступления, - сказал Галлер. - Ведь все это делается в интересах обороны, чтобы надежнее защитить Кронштадт. Иначе вас же, вместе со следователем, немцы смогут забросать бомбами и снарядами.

Прокурор возражал:

- Сейчас все прикрываются интересами обороны. Топливо скрывают...

- Поймите, голубчик, - со свойственной ему мягкостью продолжал убеждать Галлер, - ведь они находятся под огнем прямой наводки. И не заслуживают наказания.

Прокурор наконец выдавил из себя:

- Ну что же, под вашу линую ответственность, товарищ заместитель наркома, мы можем дело прекратить.

- Да, под мою ответственность, - твердо повторил Галлер.

И так дело было "закрыто". А "маратовские" пушки все девятьсот дней не давали немцам покоя, вели дуэль через залив и получали ответные удары. Однажды Барабанов показал мне кальку, испещренную черными точками, - тысячи вражеских снарядов, взрывавшихся на самом корабле и вокруг него. И все же "Марат" не замолкал, нанося врагу крупный урон.

А как охранялись подступы к Ленинграду со стороны моря! Заслуга этого блистательного с военной точки зрения дела принадлежит многим, и в том числе капитану 1-го ранга, а позже контр-адмиралу Абраму Михайловичу Богдановичу. В блокаду он был командиром охраны Водного района (ОВРа) Ленинградской морской базы, и его хозяйство находилось в пределах реки Невы, Его одним из первых наградили высоким орденом Александра Невского.

Поначалу его большое и на редкость разнокалиберное хозяйство должно было сосредоточиться в пределах реки Невы. Целая флотилия разных судов катера, яхты, шверботы и многое другое...

У командира ОВРа голова шла кругом. Где что находится - не мог понять Богданович. Особенно докучали ему маленькие катеришки - "каэмки" под командованием старшин, мичманов, лейтенантов. Кто пришвартовался на Фонтанке, по принципу близости к родному дому, кто облюбовал место на Мойке, кто причалил на канале Грибоедова. Словом, вся флотилия разбрелась. И чтобы собрать ее, пришлось пойти на крайнюю меру: просить командира порта прекратить отпуск продуктов без ведома командира ОВРа. Тут уж никуда не денешься. Объявились пропавшие...

Первым пришел высоченный детина, обросший рыжей бородой, в замасленном комбинезоне - не поймешь, кто он - моряк или заводской мастеровой. Пришел в кабинет командира ОВРа и гневно выпалил:

- Почему мне порт прекратил выдачу продуктов? У меня аттестаты в порядке.

Маленький, кряжистый Богданович недоуменно посмотрел ему в глаза, встал и негромким голосом произнес:

- Выйдите из кабинета и снова доложите, как положено на флоте.

Бородач сконфузился, вышел, помялся минуту-две за дверью и снова вошел такой же небрежный, разухабистый.

- Так вот я насчет продснабжения.

- Выйдите и доложите, как положено, - твердо повторил Богданович.

Он явился еще раз.

- Я командир катера. Почему мне...

Богданович оборвал его на полуслове:

- Выйдите и доложите, как положено.

Бородач, видимо, понял, с кем имеет дело. В четвертый раз переступив порог кабинета, вытянулся, приложил руку к козырьку фуражки и, чеканя каждое слово, доложил:

- Лейтенант из запаса Фролов по вашему приказанию явился...

- Теперь мы с вами можем поговорить. Садитесь. Где вы базируетесь и чем занимаетесь?

Вот так началась организация службы в Ленинграде.

Ну, а вслед за тем было многое, о чем нет возможности подробно рассказать в рамках моего повествования.

Осенние десантные операции сорок первого года проводились силами москитного флота зачастую под руководством и при участии самого командира ОВРа. Их было много: десанты отвлекающие, десанты разведывательные, десанты с целью вызволить пробивающиеся с боями наши отрезанные и окруженные части, высадки наших разведчиков, когда моряки, держа высоко в руках оружие, прыгали с борта катеров в воду и исчезали во тьме, чтобы за много километров от побережья залива загремели в ночи взрывы и рухнули под откос эшелоны...

Приближалась первая военная зима. Всего в нескольких километрах на южном побережье окопались немцы, а на северном берегу - финны. Те и другие пробовали по ночам совершать вылазки на лед залива. Опыт подсказывал, что нужна оборона, выдвинутая вперед, в устье Финского залива. Вот тут-то и пришлось поломать голову Богдановичу. И он нашел решение, вспомнив свою молодость на Дальнем Востоке. Тогда приехали моряки с семьями на пустое место. Ни кола ни двора. Командир отряда торпедных катеров Головко впоследствии крупный флотоводец, адмирал - предложил на зиму построить ледовые домики, что поначалу всех удивило. А потом радовались находчивости Головко. Вот и Богданович приказал заготавливать лед. Выпиливали блоки, как в прежнее время для ледников, складывали из них стены. Щели заливали водой. Проверили на прочность, открыли огонь прямой наводкой. Ничего, только кусочки льда отскакивают...

Наши воины в ледяных дотах оказались достойными стражами. Живя в напряжении, не раз отражали атаки мелких диверсионных групп противника, пытавшихся незаметно проникнуть в Ленинград. В то же самое время они сами проявляли боевую активность. Небольшие отряды лыжников и яхтсмены на буерах с легким пулеметным вооружением прорывались в расположение противника и вели разведку боем.

Много слышал я об Абраме Михайловиче Богдановиче, много видел людей, обязанных ему жизнью, однако встретился с ним только после войны, в госпитале. Я увидел невысокого, плотного человека, с широким лбом ученого и умными зоркими глазами. И в наружности решительно ничего волевого, героического. Он напоминал профессора, отца большого семейства, и только... Говорил тихо, не спеша, чуть усталым голосом, но во всех его суждениях чувствовалась мудрость, доброта и острый, проницательный взгляд. Ветераны войны относились к нему по-сыновьи. В приемные часы слышался осторожный стук в дверь, и в палату почти на цыпочках входили бывшие командиры кораблей, штурманы, минеры, инженер-механики. В руках цветы, фрукты, кульки со сластями - ветераны знали эту маленькую слабость старого моряка, - и начинались разговоры "за жизнь": кто, где, как... Нет-нет и проскальзывали какие-то штрихи прошлой боевой жизни. Я прислушивался к их разговорам, и многое потом пригодилось мне для моей работы. Иногда в палате появлялась медсестра с письмами моему соседу. Он радовался, как ребенок.