Александр Стесин - “Вернись и возьми”

- Тень?

- Нет, тень - это сунсумма . A сунсум - это дух. Сунсум отличается от сунсумма , как хонхом [44] отличается от хонам [45]. Все дело в произношении.

- Юу-у, матэ[46].

- Уоатэ?[47] Тогда идем дальше. Дух - “сунсум”, a душа - “кра”.

- Матэ.

- Уоатэ?

- Матэ.

- Что ты услышал? Сунсум и кра - не одно и то же. Кра - это живая душа, а сунсум - проводник, через него кра появляется в мире. Про сунсум можно сказать, что он тяжелый или легкий, про кра так сказать нельзя. Можно сказать: “Его кра пахнет заботой, дыхание не может коснуться земли”. Или вот пример: если я говорю о человеке, у него хороший сунсум, я говорю, что он добрый. А если я говорю, у него хорошая кра, это означает, что он удачливый. Уоатэ?

- Матэ.

- Что ты услышал? Сунсум - от слова “сум”[48]. Когда я засыпаю, мой сунсум покидает тело и идет, куда ему нужно. Он может поехать в другой город или встретиться с тем, кого больше нет. Кра остается и наблюдает издали. Поэтому я вижу сны. Сунсум может уйти и вернуться, а кра - нет. Когда уходит кра , человеку не за что удержаться.

По вечерам, представ перед паствой харизматической церкви, школьный учитель перевоплощался в исступленного проповедника, и его сиплый голос, усиленный микрофоном, переполнял полуподвальное помещение сейсмическим клокотанием.

- Во имя Исус-са-а-а!!

- Аминь!!

- ...И-и-исус-са-а-а!

- Ампа!

- Я сказал: Иисус-с-са-а!

- Учи, апостол!

- А-аллилу-й-йя-а-а!

- ...Братья и сестры, сегодня я хочу представить вам нового прихожанина. Этот прихожанин - наш гость из Нью-Йорка, обруни[49]. Не просто обруни, а доктор обруни. Доктор Алекс. Он приехал сюда, чтобы лечить и молиться вместе с нами. Сейчас он скажет вам несколько слов...

Вот они, учительские замашки: неистребимое желание застать врасплох, вызвать к доске того, кто заведомо не готов... Я оглядываю толпу, и мой взгляд останавливается на участливой улыбке сторожа Кваме. Батюшки, и он здесь. Взяв микрофон, я мямлю что-то благодарно-невразумительное, но, по счастью, мой лепет немедленно утопает в нарастающей какофонии песнопений и заклинаний. Стуча в бубны, закатывая глаза и воздевая руки, прихожане заходятся в религиозном экстазе, ради которого и пришли. Особенно усердствует сторож, пляшущий из последних сил, то и дело машущий мне: “Давай с нами”. Со стороны действо выглядит и звучит диковато, но вот мне начинает казаться, что я улавливаю мелодию, а еще через некоторое время - различаю слова и даже подпеваю сам. “Сэмейарэаа, мамэнко, мамэнко...” “Если я захвораю, дай мне уйти, дай мне уйти...”

...Врачевание в цирюльне заняло все утро, и я был уверен, что тетки с базарной площади, если и были в клинике, давно отправились восвояси. Однако: “Папа, тебя какие-то женщины спрашивали. Я им сказала, что доктора нет и им лучше прийти завтра. Но они сказали, что будут ждать. Мне кажется, они хотят, чтобы ты посмотрел их детей. С детьми плохо, папа, с мальчиком особенно. Я померила температуру - сорок один. Я их отвела в процедурную. Ты уж ими там займись, а я тебя тут подменю”. Спасибо, тетя Брета, спасибо, спасибо!

Эту партию, Энтони, я заранее не проигрывал, но кое-чему за время ночных дежурств от тебя научился. Во всяком случае, последовательность ходов в дебюте не вызывает сомнений. Первое: ввести физраствор, сделать инъекцию хинина, поставить свечи с парацетамолом. Второе: анализы крови на уровень гемоглобина и лейкоцитов, толстый мазок, тест Видала... Только что-то никто не торопится выполнять мои распоряжения. “Эсесэуоoномчуа, докeта, эдру но бойедэйндодо...” Сначала матери пациентов должны оплатить лечение, выкупить медикаменты. Но у матерей денег нет и быть не может. В конце концов, десять седи меня не разорят. Лаборант Кведжо отводит меня в сторонку.

- Доктор Алекс, я не собираюсь говорить тебе, что тебе делать, но у нас так не принято. Доктор не должен платить. Это нехорошо для тебя и для них, поверь мне.

- Верю, Кведжо, но, прости, в данный момент мне проще заплатить. Я заплачу, а ты, будь добр, проверь мазок и тест Видала.

- Нет, доктор Алекс, лаборатория закрыта. Пусть приходят завтра.

- Кведжо, я услышал и я благодарен тебе за совет. Но я предпочитаю заплатить. В том числе и лаборатории. Сколько я должен лаборатории, Кведжо?

Кведжо отворачивается и называет цену механическим голосом: пять ганских седи. Где пять, там и семь. Пока Кведжо угрюмо возится с анализами, я выкупаю две таблетки ципрофлоксацина (на случай, если это - брюшной тиф); о внутривенных антибиотиках в Эльмине говорить не приходится. “Это лекарство может помочь. Я прошу вас проследить, чтобы дети приняли таблетки и ни в коем случае их не выплевывали”. Теперь узнать о переливаниях крови (на случай, если - малярия). У нас их не делают, это понятно, но что, если удастся связаться с Центральным госпиталем в Кейп-Кост. Через пять минут, не дозвонившись до госпиталя и вернувшись в процедурную, я застаю душераздирающую сцену насильственной кормежки: крошка от ципрофлоксацина размазана по недовольной рожице пациента. “Если брыкаются, значит выздоравливают”, - подбадривает Абена.

Но брыкается только девочка; состояние мальчика ухудшается со скоростью состава, летящего под откос. После хинина и двух литров физраствора, он даже не открывает глаз, только еле-еле морщится в ответ на болевые стимулы. Все это время одна из медсестер зудела о зряшности наших стараний, и теперь в моей голове впервые проносится мысль о том, что старуха, возможно, права; и одновременно с этой мыслью мать мальчика начинает рыдать - видимо, и она только что поняла. “Ты сама во всем виновата, - срывается Абена, - раньше надо было думать!”

Посыльный приносит листок с результатами анализов: “Заражение плазмодием, паразитемия 4+. Гемоглобин 6.5 г/дл”. Это значит: без переливания крови - пиши пропало. До Центрального госпиталя черта с два доберешься, к тому же у меня заканчиваются деньги, на такси не хватит. “Что же у вас, авураа или как мне вас величать, совсем ни копейки? Одеты вроде прилично. Неужели нет ни гроша для собственного ребенка? Или вы настолько привыкли, что белый доктор все устраивает и оплачивает? Да как вам не стыдно, в конце концов?” Мать ребенка безденежна и безутешна. Не вполне понимая, что делать дальше, я покупаю еще литр физраствора, ампулу хинина и запас жаропонижающего.

- Двенадцать ганских седи, - с расстановкой произносит аптекарь.

- В прошлый раз было десять!

- В прошлый раз хинин был местного производства. Но тот хинин закончился, остался только импортный. Двенадцать ганских...

- Да я понимаю, что не нигерийских!

- Оставь, я заплачу, - неожиданно вмешивается Кведжо.