Анри Труайя - Борис Пастернак

Он напишет позже в повести «Люди и положения»: «Вскоре в двух семьях, моей и дружественной, произошли перевороты, осложнения и перемены, душевно тяжелые для участников. Некоторое время мне и моей спутнице, впоследствии ставшей моей второй женою, негде было преклонить голову. Яшвили предложил нам пристанище у себя в Тбилиси» [67] ПСС. T. III. С. 341. . Несмотря на то что Борис всегда подчеркивал свое презрение к материальному комфорту и положениям, регулируемым официально, по возвращении из Тифлиса он не колеблется и не теряет времени зря: оформляет развод с Евгенией и женится на Зинаиде, которая к тому времени тоже успела развестись. Своей постоянной наперснице Ольге Фрейденберг он так объявляет об этих событиях: «Я совершенно счастлив с Зиною. Не говоря обо мне, думаю, что и для нее встреча со мной не случайна» [68] Письмо от 1 июня 1932 г. Цит. по: ПСС. T. III. С. 602. . Новое семейное положение вынуждает Пастернака поселиться вместе с молодой женой в полуразрушенной квартире на Волхонке. Но тут распускают все более или менее законные писательские объединения, тут создается Союз советских писателей, вбирающий в себя всю литературную общественность, — и он снова просит дать ему квартиру, теперь в принадлежащем Союзу строении на Тверском бульваре. И — удивительное дело! — его просьбу на этот раз удовлетворяют.

Не откладывая дела в долгий ящик, Борис принимается писать и, желая отметить чудо своей встречи с Зиной, посвящает ей сборник стихотворений, одно только название которого звучит подобно символу веры: «Второе рождение». И в первой же строфе Пастернак предупреждает читателя, что вдохновили эту поэтическую сюиту одновременно очень разные, но взаимодополняющие чувства:

Вот таким странным образом песнь во славу идеальной женщины сливается с описанием мест, где она впервые явилась ему, — пейзажами кавказских гор с укрытыми снегом вершинами, берегов Черного моря… В эйфории двойного открытия поэт, без минутного колебания, смешивает порывы сердца, красоту пейзажей и тяжкий труд тех, кто работает ради того, чтобы использовать все природные богатства родной страны. Он восхищается поденщиками с мозолистыми руками, теми, кто в работе не жалеет сил, но восхищается и теми, кто «по-отечески» надзирает за ними.

Заключая этот гимн жизни, какой бы трудной, суровой и несправедливой она ни была, поэт восклицает:

Пятилетний план пылко воплощали в жизнь, и благодаря этому написанному в почти библейском духе провозглашению «воскресения СССР» вскоре был опубликован сборник «Второе рождение», а годом позже изданы все ранее написанные стихи Пастернака. Однако временное улучшение погоды оказалось недолгим, небо снова стало хмуриться, и черной тучей нависло над Борисом известие об аресте поэта Мандельштама, которому ГПУ вменило в вину сатирические стихи о Сталине, переходившие из рук в руки. Донос, обыск, изъятие всех компрометирующих бумаг… В середине мая 1934 года Осипа Мандельштама увезли в мрачные лубянские застенки, где дежурные инквизиторы подвергали поэта суровым допросам. Разве не он осмелился сказать в одном из своих стихотворений: «Мы живем, под собою не чуя страны…» и «Наши речи за десять шагов не слышны…» [71] Строки из стихотворения О. Мандельштама, написанного в ноябре 1933 года. Цит. по: Мандельштам О. Миры. Стихотворения, переводы. Тула, 1996. С. 149. ?

Мандельштам признал себя автором этого нанесенного свободе «оскорбления», а раз он оскорбил свободу — значит, и гениального Сталина, великого вдохновителя победившей революции. Когда допросы были закончены, поэта за подрывную деятельность, выражавшуюся в распространении своих стихов, бросили в тюрьму. Пастернак был возмущен, негодовал и, посоветовавшись с женой арестованного коллеги, обратился за помощью к Бухарину — виднейшему теоретику революции, руководителю Коминтерна и главному редактору «Правды». Затем, не получив удовлетворившего его ответа ни на одно из своих воззваний «во имя искусства», Борис звонит самому Сталину. Версии их странного телефонного разговора существуют разные, но супруга Мандельштама категорически утверждает, что звучал он следующим образом.

Удивившись тому, что Пастернак вмешивается в такое обычное дело, Сталин напрямик спросил:

— Он что, по-вашему, мастер, этот Мандельштам?

— Проблема не в этом, — пролепетал Пастернак.

— Что за проблема?

— Проблема виновности интеллигенции.

Я бы хотел встретиться с вами, товарищ Сталин, и поговорить.

— О чем?

— О жизни и смерти!

Для Пастернака речь шла прежде всего о смертной казни, но у Сталина мысли были вовсе не о том, и он внезапно бросил трубку и отказался отвечать на какие бы то ни было новые вопросы этого «одержимого буржуазной литературой». Чуть позже Мандельштам был сослан в ледяное одиночество Воронежа и покончил с собой после изнурительного пребывания в местном ГУЛАГе.