Макар Бабиков - Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты

Постепенно бойцы выговорились, утихомирились и разошлись по своим местам. Кто прикорнул подремать, кто — в дозоре. Прилег и я, подсунув рюкзак под голову.

Кругом все спокойно, ни звука, ни шороха. А не спится. Какая-то неясная тревога покалывает: ведь в чужом городе, да и ночь надвинулась. Говорят, сердце — вещун. И тут предчувствие не обмануло.

Около десяти часов, когда сгустилась кромешная вечерняя темнота, от крайних постов, где дорога выходит из города на север, вдруг послышалась стрельба. Со связным и несколькими матросами бежим туда. Все отделения быстро заняли свои места и изготовились к бою.

У передового поста Бывалов доложил, что дозорные обнаружили какое-то подозрительное передвижение людей. Было слышно, как через улицу, за домами, кто-то перебегает, а затем останавливается и замирает на месте. На оклик не отозвались. Матросы пустили несколько коротких очередей из автоматов. С той стороны ответили стрельбой из винтовок. Тут мы и подоспели.

Посылаю связного к Тихонову проверить, как дела у него, сам бегу к отделению Овчаренко. У Степана тоже бойцы постреливают по каким-то мелькающим возле домов фигурам. Разобрать в темноте трудно. Вскоре донеслась такая же редкая стрельба из винтовок и автоматов слева, из расположения взвода Никандрова. Похоже, что противник пытается ночью ударить по отряду.

Все залегли в подготовленных укрытиях, осветительные ракеты, точно висячие фонарики, озаряют дома и ближайшие улицы. Хлопки винтовочных выстрелов и стрекот автоматных очередей доносятся с разных сторон. Пули посвистывают совсем поблизости. Но вспышки от стрельбы с вражеской стороны пока отчетливо не различаются. Видно, японцы замаскировались в укрытиях. Нашим приходится стрелять больше наугад. Дав очередь из автомата то по изгороди, то по разрывам между домами, матросы ставят перед собой огневой щиток: под такой частокол автоматных пуль едва ли кто посмеет высунуть голову. А японцы, похоже, и не проявляют особой охоты лезть на этот огневой заслон. Никаких попыток пересечь улицу и сблизиться с нами не заметно.

Уже минут пятнадцать-двадцать почти по всей вытянутой цепочке отряда ведется эта перестрелка. В стороне взвода Никандрова протарахтел пулемет. Нет-нет да и прожужжит шмелем, а то и врежется в укрытие или скользнет рикошетом какая-нибудь шальная пуля из японского карабина. Потерь у нас нет. Послал связного к командиру отряда, чтобы выяснить обстановку там и спросить о распоряжениях.

Вскоре стрельба стала стихать, японцы перестали отвечать на наши выстрелы. Прекратили огонь и десантники. Кругом все утихло.

Но возбуждение проходит не сразу, люди встревожены, чутко прислушиваются к малейшему шороху и говорят пока шепотом и вполголоса. В таком положении, выставив оружие в амбразуры, лежим еще минут тридцать. Но во всей полосе отряда спокойно, ни звука, ни движения.

Бойцы приподнялись, сели, приблизились друг к другу, закурили. Завязался разговор.

Матросы прикидывают, почему японцы не полезли на нас напролом и отошли.

Подозреваем, что сил у них днем было мало и они не посмели противодействовать высадке отряда. Тогда, днем, отряд был компактной, сжатой в пружину силой.

Теперь, пользуясь ночью и полагая, что отряд расположился на ночлег вразброс, в разных зданиях, они решились устроить переполох и «пощипать» моряков.

Но откуда они взялись? Где укрывались, что их не видели корейцы? Остается предположить, что в окрестностях города укрылось небольшое дозорное или арьергардное подразделение противника. Получив по зубам, неприятель ушел для соединения со своими.

Мы не рискнули преследовать японцев, сочтя за лучшее держаться на занятой позиции до утра. Полезешь ночью за город, в сопки, в места совсем неизведанные, можешь «запороться» в такую дыру, что и задание не выполнишь, и людей не за понюх табаку побьют. Ведь и задача перед нами поставлена — разведать положение в городе и удержать порт. Плацдарм нами захвачен, и оставлять его нет никакого резона.

Так на третий день этой восточной войны, находясь на корейской земле, мы впервые оказались в близком соприкосновении с неприятелем.

Остаток ночи прошел спокойно.

В пятом часу утра, когда забрезжил рассвет, прибежавший из дозора матрос Фетисов сообщил, что по шоссейной дороге к городу движется большая колонна войск. Десантники, не дожидаясь команд, быстро разбегаются к укрытиям, опробуют оружие, проверяют гранаты и диски к автоматам.

Я кинулся к отделению Бывалова. Отсюда отчетливо видно, как по шоссе, сбегающему к городу по отлогому склону сопки, скатывается в долину крупное воинское подразделение. Поток его безостановочно надвигается на город.

— Это прут японцы, — пытается определить Павел Огир.

— С чего ты взял?

— Уж очень открыто идут, без охранения.

— Могут быть и наши, если знают, что мы здесь, — предполагает Бывалов.

Час нашего радиосеанса с базой еще не наступил, и потому никаких известий о наших войсках на побережье до нас не дошло. Если это вражеские части, то нам с такой группировкой вступать в бой весьма рискованно, колонна на боевом марше, она быстро развернется и наверняка сомнет нас.

Прибежал сюда со связным и Леонов. Посмотрев на приближающуюся колонну, решил:

— Подождем немного. Если подходит противник, попробуем устроить суматоху на дороге, постараемся взять «языка» и будем отходить к катерам.

На катерах приняли наш вызов, они ошвартовались у причалов и теперь готовы взять нас на борт или поддержать огнем.

Спустившиеся на равнину машины уже отчетливо виднеются у окраинных зданий за изгибом железнодорожного полотна.

— Давайте подпустим головные машины поближе и вступим в переговоры, — решает Леонов, — пригрозим, что город в наших руках. Наверняка будет заминка, а мы воспользуемся.

И, обращаясь ко мне, заканчивает:

— Пошли на шоссе двух ребят посообразительней и порасторопней.

Матросы Виктор Соболев и Павел Огир с противотанковыми гранатами в руках и с автоматами на изготовку остановились на середине шоссе. Шестеро десантников в укрытиях приготовились моментально открыть огонь и метнуть гранаты, прикрыв вышедших на дорогу товарищей.

Мы в ожидании притаились каждый в своем месте. Сердце так учащенно и гулко колотится, что каждый удар его отчетливо ощущаешь и можешь сосчитать. Мысль возникает четко, быстро. Взор мгновенно замечает каждую возможность укрыться, схватывает удобные для отхода или для стрельбы места. В спокойных условиях на такое взвешивание и прикидку уходит немало времени. Невозможно повторить или прорепетировать эту молниеносную работу мозга и четкость действий мышц всего тела. А перед боем и в бою в организме действуют какие-то подсознательные пружины, происходит испытание на прочность всего того, что отрабатывалось в тебе и внедрялось в сознание годами.