Анатолий Добрынин - Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]

Дополнительная сложность была в том, что когда Молотов хотел послать в Москву информацию о своих беседах, скажем, с Даллесом, то мне приходилось затем на память делать эту запись (профессиональный переводчик должен знать стенографию, я же этого не умел). Молотов обязательно затем просматривал шифротелеграмму перед отправкой.

Непросто было и с отправкой таких телеграмм в Москву. У нас не было в то время своего представительства в Сан-Франциско. Для Молотова мы временно сняли небольшую виллу в окрестностях города. Наша служба безопасности была уверена, что американцы поставили там немало звуко- и видеозаписывающей аппаратуры. Однако обнаружить ее не удавалось. Тем не менее, чтобы американцы „не подсмотрели" за работой шифровальщиков, они ложились на кровать с документами и шифроблокнотами, а мы, сотрудники, держали над ними одеяла, чтобы нельзя было делать „фотосъемок с потолка".

Надо сказать, что сильные опасения насчет „подслушивания" и „подглядывания" проявлялись с обеих сторон. Припоминается довольно забавный случай. В Москве через пару лет после окончания войны, проходило совещание министров иностранных дел. Проводилось оно в известной еще до революции старинной гостинице „Яр" (потом „Советская"). Рабочие помещения для американской делегации были отведены на втором этаже. Под ними находились два ресторанных зала.

И вот в первый же вечер работы совещания посетители одного из залов заметили, что огромная подвесная люстра в центре зала сильно задрожала. Поднялась тревога. Наверх были срочно посланы рабочие. Им долго не открывали двери. Когда же американцы, которые были там, все же впустили рабочих, то выяснилось вот что. Приехавшая с американской делегацией спецслужба стала проверять, нет ли в отведенных для делегации комнатах подслушивающих устройств. Посредине комнаты их приборы обнаружили под полом какую-то металлическую массу. Вскрыли в этом месте паркет и увидели под паркетом какие-то металлические конструкции с проводами. Американцы стали дальше разбирать, отвинчивать отдельные детали. А это было крепление большой люстры, которая и начала раскачиваться. Хорошо, что это вовремя заметили и предотвратили падение люстры и возможные человеческие жертвы.

Вернемся, однако, в Сан-Франциско. Мне довелось переводить там все беседы Молотова с госсекретарем Даллесом. Разговор был обычно жесткий и походил, скорее, на диалог двух глухих, хотя и соблюдались внешние дипломатические рамки бесед. Это было символическое противостояние наиболее ярких представителей двух идеологических систем мира. И пока они и им подобные находились у власти, „холодная война" не имела никаких шансов на потепление, а советско-американские отношения не могли продвинуться ни на шаг вперед.

Приведу пример. В ходе дискуссии Молотов — как свидетельство враждебных намерений США — заявил, что Вашингтон стремится окружить СССР по всему периметру его границ американскими военными базами. Даллес кратко, но резко ответил, что американское правительство не собирается отчитываться перед правительством СССР за подобные свои действия, так как считает, что они отвечают национальным интересам Америки и осуществляются путем открытых договоров со странами, где эти базы размещаются. Так Вашингтон намерен поступать и дальше, если это будет нужно.

Поскольку Трояновский так и не вернулся из Москвы, Молотов предложил мне сопровождать его на пароходе „Куин Мэри" из Нью-Йорка в Европу.

На этот раз работы было немного. Молотов практически никуда из каюты не выходил, а завтрак, обед и ужин ему приносили прямо туда. Надо сказать, что он был неприхотлив в еде и заказывал самые простые кушанья. По утрам вообще ел только одну „свою кашу", которую ему готовил сопровождавший его повар, — ничего другого на завтрак Молотов не признавал. Шеф-повар парохода, профессиональная гордость которого, чувствовалось, была задета, предлагал сделать любую кашу, которую „только пожелает господин Молотов", ибо у них на кухне есть все мыслимые и немыслимые продукты. Но поскольку наш босс упорно отказывался, то каждое утро можно было наблюдать своеобразную „ритуальную" процессию. Из кают выходила цепочка людей: впереди шел советник-посланник, т. е. я, для ведения „переговоров" с окружающим миром, если это понадобится. Затем — наш повар со своим котелком. Замыкал шествие начальник охраны полковник Александров. Приходили мы на большую кухню, где все повара, широко раскрыв глаза, смотрели, как наш повар священнодействовал над своей кашей. После этого он обертывал котелок с кашей полотенцем, и процессия в обратном порядке возвращалась к каюте министра.

Из Москвы я вылетел в Вашингтон. Однако через несколько недель был получен неожиданный приказ о моем назначении одним из помощников министра. Я должен был выехать в Москву.

Откровенно говоря, мне нравилась работа в посольстве. Появилось немало знакомств и связей с американцами и дипломатами других стран. Передо мной открылся новый и интересный мир, и возвращаться теперь в строго ограниченный регламентом порядок работы и круг одних и тех же людей в секретариате мне явно не хотелось. Но приказ есть приказ — пришлось подчиниться.

У Молотова я проработал около года. Должен признаться, что в психологическом плане это был самый трудный период всей моей дипломатической работы. Все больше обострялись отношения Молотова с Хрущевым (эта борьба, как известно, закончилась изгнанием Молотова и некоторых других членов Политбюро со всех постов). Соответственно он становился все более раздражительным, подозрительным и несдержанным, а все это повседневно и болезненно отражалось на сотрудниках аппарата.

В то же время мне запомнилась его исключительная организованность в работе. Большой письменный стол Молотова в Кремле мысленно как бы делился на восемь ячеек, куда мы, помощники, и должны были аккуратно класть всю корреспонденцию: к заседаниям Политбюро, Совета министров, МИД и т. п. Когда он приходил на работу, то — в зависимости от времени — начинал просматривать бумаги в ячейках по порядку их важности и срочности. Не дай Бог, если, помощник положил документ или шифротелеграмму „не по тому порядку", который в этот день хотел бы видеть Молотов. Поднимался скандал!

Когда у министра было время, то он после обеда ложился в задней комнате отдохнуть — 45 минут. Ни минуты больше! У дверей стоял начальник охраны, который строго следил за временем и будил, как было положено.

Молотов не любил длинных речей или прений на служебных совещаниях, которые он проводил, сам он выступал сухо, кратко, по существу.

В области внешней политики Молотов занимал крайне догматические позиции. После смерти Сталина он, по существу, продолжал следовать его внешнеполитическому курсу. В этот период в Политбюро проходили жаркие споры по поводу австрийского мирного договора и вывода союзнических войск из Австрии. Молотов был решительным противником таких шагов, так как считал, что вывод советских войск из Австрии значительно ослабляет позиции СССР в центре Европы и лишает СССР немалой доли его завоеваний в итоге второй мировой войны.