Анатолий Добрынин - Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]

Я сказал госсекретарю, что о предложении президента будет, разумеется, доложено Косыгину. Но сам я не был уверен, что такое предложение заинтересует Москву.

Советское правительство действительно не торопилось с ответом. Дело в том, что Джонсон был уходящим президентом, и каких-либо важных договоренностей уже нельзя было достичь. Да и не были готовы никакие договоренности по крупным вопросам. Кроме того, Брежнев — и это было важным фактором — не хотел, чтобы Косыгин приобрел дополнительный международный авторитет. В результате Москва тянула с ответом: не желала давать прямо отрицательный ответ, но и не стремилась к такой встрече. Поэтому сложилась неудобная и двусмысленная ситуация. Раск все чаще спрашивал, нет ли ответа от Косыгина, а мне приходилось говорить: „Нет".

Тем временем к нам негласно обратился Никсон с просьбой принять его в Москве после съезда республиканской партии. Решено было принять его.

Одновременно мне было поручено информировать Джонсона и Хэмфри о предстоящем нашем позитивном ответе Никсону. Это и было сделано через Раска.

Раск мрачновато заметил, что если в Москве готовы принять Никсона „еще не президента", то, может быть, там теперь согласятся все же встретиться с президентом США. Добавив, что он „шутит", Раск сказал, что Джонсон действительно серьезно настроен на этот счет. По мнению президента, во время такой встречи, например, в Женеве или Ленинграде, можно было бы обсудить некоторые наиболее важные международные проблемы, требующие своего решения. Раск попросил позвонить ему лично „в любое время на работу или домой", когда будет получен ответ из Москвы на обращение президента.

Дней через десять Раск вновь поинтересовался, нет ли ответа „на весьма важное и конфиденциальное обращение" президента относительно встречи с советскими руководителями. Не скрывая своего неудовольствия, он заметил, что прошло более двух недель, а Москва не отвечает „хотя бы в порядке вежливости". Чувствовалось, что администрация всерьез настроилась навстречу.

Сообщив в Москву о новом обращении Раска, я отметил, что нужен какой-то ответ, ибо мы ставим под угрозу личные отношения с президентом Джонсоном, который будет еще находиться у власти более полугода.

25 июля передал Раску послание Косыгина Джонсону о начале переговоров по ядерным вооружениям. Полагаем, говорилось в послании, что в пределах одного-полутора месяцев нашим представителям можно было бы приступить к обмену мнениями по этому вопросу.

Раск снова спросил: „Ну, а как же все-таки о нашем основном вопросе? Можно ли что-либо сообщить президенту Джонсону?" Я ответил, что у меня пока нет каких-либо указаний из Москвы на этот счет:

Госсекретарь рассказал, что во время недавней встречи с Джонсоном Никсон „под большим секретом" сообщил президенту о своем намерении посетить Москву. Тот ответил, что это хорошая идея. Раск саркастически добавил, что Джонсон был доволен хотя бы тем обстоятельством, что он сам впервые узнал об этом от Советского правительства, а не от Никсона.

Тем временем Фостер неофициально сообщил, что на первой стадии советско-американских переговоров по стратегическим системам оружия делегацию США хотел бы возглавить лично Джонсон. Президенту явно хочется поднять свой международный престиж. Госдепартамент же сомневается в целесообразности личного участия президента.

15 августа Раск снова напомнил, что они все еще ждут от нас ответа на конфиденциальное пожелание президента о возможной его встрече с советским премьером и советским руководством в Советском Союзе или другом месте.

Я послал новую телеграмму в Москву, позволив себе добавить, что наше молчание становится просто неприличным, не вписывается в рамки нормальных дипломатических отношений.

Через день, наконец, пришел положительный ответ — Джонсона приглашали приехать в Москву. Об этом я сообщил Раску.

Утром 20 августа я получил срочное указание из Москвы встретиться с президентом Джонсоном в связи со вступлением войск стран Варшавского договора в Чехословакию и дать соответствующие разъяснения от имени Советского правительства. Положение осложнялось тем, что это был выходной день, и встречу с президентом было не так просто организовать в тот же день. К тому же, указаниями предусматривалось, чтобы моя встреча с президентом состоялась в промежутке между 6 и 8 часами вечера (это было связано с графиком вступления войск).

Подумав, я решил не прибегать к обычной процедуре, когда возникала необходимость встретиться с президентом, что неизбежно затянуло бы все дело (особенно в воскресенье), а напрямую обратиться в Белый дом к самому президенту. Вспомнив, что у меня был личный телефон президента, который он мне сам дал некоторое время тому назад „на случай необходимости", я позвонил прямо ему.

Он сразу же дал согласие на встречу, предложив прийти к нему в 12 часов дня, не уточняя, о чем я собираюсь говорить с ним. Так как я был связан переданным мне „графиком", то я попросил принять меня после 6 часов вечера, мотивировав это необходимостью перевести на английский язык послание на его имя. Он согласился (надо сказать, что все послания из Москвы для Вашингтона переводились в посольстве на английский язык и вручались адресатам вместе с подлинником на русском языке. Это позволяло уделить больше времени беседам с Джонсоном или Раском, которые к тому же проходили, как правило, без переводчика).

В 8 часов вечера (по вашингтонскому времени) я посетил Джонсона в Белом доме. Он принял меня в кабинете, где обычно заседает правительство. За длинным полированным столом мы сидели вдвоем, друг против друга; поодаль молча сидел его помощник У.Ростоу. Больше никого.

Джонсон начал разговор с воспоминаний о встрече в Гласборо, о которой он только что видел цветной фильм. Он с удовольствием отметил дружественный прием, оказанный участникам встречи местными жителями. Затем мы перешли к серьезному разговору.

В устной форме, в соответствии с указаниями из Москвы, я сообщил президенту: „Советское правительство считает необходимым информировать лично президента Джонсона о следующем.

В связи с дальнейшим обострением обстановки, которое произошло вследствие заговора внешней и внутренней реакции против существующего в Чехословакии общественного строя, правительство ЧССР обратилось к союзным государствам, в том числе и к Советскому правительству, с просьбой об оказании непосредственной помощи, включая помощь вооруженными силами.

Советское правительство неоднократно заявляло, что события в Чехословакии и вокруг нее затрагивают жизненные интересы СССР и ряда других стран, связанных соответствующими договорными обязательствами и что угроза социалистическому строю в Чехословакии представляет собой вместе с тем угрозу устоям европейского мира и международной безопасности.