Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

И хуже всего, ремонту не видно конца-краю. Еще после приема и оформления документов долго пришлось держать самолет на улице, дожидаться очереди. А когда, наконец, его затащили в ангар и стали составлять дефектную ведомость, выяснилось, что наращиванием носовой части не обойтись, надо ставить корабль на капитальный ремонт. И теперь мы целыми днями пропадали в мастерских: поторапливали рабочих, сами помогали им. Нашего борттехника Дорофеева рабочие всерьез называли бригадиром — таким авторитетным, знающим техником оказался он. Особенно тянулись к нему совсем еще мальчишки-ремесленники. Дорофеев как-то поинтересовался у одного подростка:

— Сколько в месяц зарабатываешь?

— Записывают немало, только вот за бездетность много удерживают, хоть женись. А я хочу на фронт, жениться и после победы успею.

— А ты возьми да иди добровольцем.

— Не берут. Говорят, рано еще, подрасти надо, — залился парень краской.

Чувствовалось, что слова эти, задевали его за живое. Дорофеев ласково похлопал его по плечу:

— Да уж, что верно, то верно, вояка из тебя еще никудышный. Ну не беда, подрастешь — фронт от тебя не уйдет. А пока тут, на ремонте самолетов, старайся хорошенько. За бездетность-то уж хочешь не хочешь, платить придется.

Мы все, конечно, хохотали от души, хотя признаться, нам было не так уж и весело: обидно сидеть в тылу, когда твои товарищи каждый день рискуют жизнью, увеличивая свой счет мести фашистам. До прилета сюда я выполнил девяносто два боевых вылета с подтвержденными результатами, больше всех в эскадрилье.

Сейчас меня наверняка обогнали многие — ведь уже прошел целый месяц, как я улетел в тыл. Мы здесь не пропускаем ни одной сводки Совинформбюро, а в них все еще мало утешительного. Зверству и злодеяниям фашистских разбойников не видно конца. Особенно тяжело, что враг все ближе подходит к Ростову, городу, где я провел лучшие годы своей жизни, где служил вместе с Гастелло. Но зато все мы готовы были плясать от радости, когда читали такие вот сообщения: «Немецкая авиация несет большие потери на советско-германском фронте. Меньше чем за месяц гитлеровцы потеряли 891 самолет». Так надо гадам! Скорей бы только закончили ремонт, и мы тоже вновь покажем фрицам, почем фунт лиха. Наш второй летчик Шашков даже отказался съездить на несколько дней домой в Оренбург к старику-отцу, сынишке и любимой жене, хотя и была такая возможность: все боялся отстать от экипажа, если корабль будет готов раньше срока.

Наконец, наш самолет выкатили из мастерских, Просто красота, не налюбуешься, лучше нового стал, так и просится в полет. Покружили немного над аэродромом, чтоб обкатать моторы, проверить машину в воздухе. Полный порядок! И тут же неожиданно получили задание слетать в Новоузенск, а потом срочно доставить в Москву груз специального назначения и попутно забрать там запасные части к нашим самолетам на фронт. Радости ребят не было конца: ведь именно в Новоузенск эвакуированы семьи большинства членов экипажа. Правда, мы еще не налетали положенных после капитального ремонта. «испытательных» часов, но я был уверен: случись что в полете с моторами, борттехник Дорофеев сумеет исправить неполадки.

И вот мы на Новоузенском аэродроме. Члены экипажа быстро, как по тревоге, проверили машину, заправили ее горючим, маслом и смотрели теперь на меня такими выжидающими глазами, что я не мог не сказать: «Можно расходиться по домам. Сбор — завтра утром, здесь».

А наутро мы вылетели в Москву. Когда прошли уже Сызрань, вдруг появились темные дождевые облака, машину начало швырять из стороны в сторону. С каждой минутой болтанка усиливалась. Что-то следовало предпринимать, лететь дальше становилось рискованно, перед глазами замелькали яркие молнии. Возвращаться? — так и позади не видно ничего утешительного, все закрыто тучами. И вдруг вижу впереди — вроде какой-то самолет идет на посадку. Присмотрелся внимательней — так оно и есть. Лучшего нельзя и придумать. Развернулся — и за ним, сел прямо у «Т» неизвестной площадки. Не успели зарулить на стоянку, хлынул сильнейший ливень: ничего не видно уже в двух шагах. Решили остаться здесь же, в самолете. Только после, когда перестал дождь, узнали, что приземлились мы в поле на учебной площадке близ города Майно. Время уже близилось к вечеру, продолжать маршрут не было смысла, и мы перелетели на аэродром Майно, чтоб переночевать там. Когда я оформлял у оперативного дежурного нужные документы, меня неожиданно позвали к телефону. Осторожно беру трубку — кому это я здесь мог понадобиться?

— Командир корабля капитан Орлов. Слушаю вас.

— Здравствуйте, с вами говорит начальник летной школы полковник Лебедев. Орлов? Случайно, не Федот? Я знал такого по Ростовской бригаде…

Так это же наш бывший комиссар эскадрильи «Голуба моя», тот самый, которого мы как-то угостили целым стаканом водки вместо воды! Все нерешенные вопросы решились тут же, в один миг. Полковник Лебедев уступил нам на ночь свой служебный кабинет, туда притащили койки и матрацы, и мы, еще несколько минут назад гадавшие, где бы переночевать, устроились как на курорте. Мы допоздна вспоминали старых знакомых-ростовчан, особенно много говорили о Николае Гастелло. Наутро, распростившись с гостеприимным хозяином, отправились на аэродром. Чуть ли не вся школа вышла сюда вместе с нами, и мы невольно для самих себя оказались в роли экскурсоводов: рассказывали будущим летчикам о ночных полетах, о наших признанных мастерах бомбометания. Молоденькие курсанты слушали нас, людей, уже «понюхавших пороха», затаив дыхание, многие то и дело косили глаз в сторону моего ордена Красного Знамени.

Вскоре мы взяли старт на Москву. Полет проходил на редкость удачно, но перед самой Москвой нас опять окружили истребители и предложили идти за ними на посадку, один из них даже дал пулеметную очередь перед самым носом моего самолета. На аэродроме все выяснилось быстро. Оказывается, я шел с нарушением режима полета — на малой высоте, да и наш сигнал «я свой» устарел ровно на сутки. После уточнения позывных сигналов нас выпустили по маршруту, и мы приземлились на другом аэродроме Здесь как раз базировался мой бывший родной полк. Командовал им теперь Борис Федорович Чирсков. Специальный груз с сопровождающим отправили в Москву, и я пошел к своим старым друзьям-однополчанам. Правда, почти ни с кем не пришлось толком поговорить, все готовились к боевому вылету.

С утра нам не разрешили вылет, опасаясь, как бы мы случайно не зацепились за аэростаты, плотным кольцом окружавшие ночью столицу. На рассвете я снова был на КП, рядом с Чирсковым, который принимал возвращающиеся с задания самолеты. Вернулись все, кроме одного экипажа. С трудом верилось, что лишь вчера мы встречались с этими ребятами, радовались встрече… И снова резанула по сердцу давнишняя боль об экипаже Феди Локтионова — о нем мы до сих пор не знали ничего нового.