Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Не успели подрулить ближе к деревне, как со всех сторон начали собираться мои односельчане, жители окрестных деревень. Все были довольны и рады неожиданной встрече со мной. Ведь тут знал меня каждый, помнил босоногим мальчишкой-сиротой, пастушонком-горемыкой. Как-то сам собой возник митинг. Выступали колхозники, члены экипажа, а дольше всех пришлось говорить мне, но вопросам все не было конца. До самой ночи не расходились люди от самолета. Односельчане рассказывали мне о моих ровесниках-друзьях, о том кто и где воюет, на кого получены извещения о смерти, как оставшиеся дома женщины, старики и дети, не зная дня и ночи, забыв давно об отдыхе, работают на полях и весь собранный урожай отдают фронту.

На другое утро, надевая парашют, с плоскости самолета я вновь обнимал взглядом уходящие вдаль родные просторы. Кругом колыхались созревающие хлеба, где-то пели девушки, работающие в поле. С тех пор, когда я подростком покинул свою деревню, здесь изменилось все — и люди, и даже сама природа. Исчезли и межи, и лоскутки крестьян-единоличников. А в мыслях, как во сне, проносились картины моего безрадостного детства: оборванный мальчишка-подпасок, идущий с длиннющим кнутом за стадом и с восхищением взирающий на полет птиц, голодные двадцатые годы, когда меня спасли от смерти русские братья, Советская власть… От воспоминаний, от теплых сердечных встреч, от того, что провожать нас вышла вся деревня, я был так взволнован, что на глаза невольно набегали слезы.

Но вот запущены моторы, левая рука привычным движением прибавляет им обороты, и корабль начинает разбег. После взлета, пройдя над деревней традиционный круг прощального привета, мы взяли курс на Горький. Проплыла под крылом излучина Суры у Ядрина, справа сверкнула под солнцем Волга, а вскоре показалось и устье Оки. На Горьковском аэродроме наших кораблей, которые должны были прилететь раньше меня, не было. Но мы вскоре увидели, как они взлетели с другого аэродрома. Приблизившись к ним и выйдя вперед, я дал им сигнал «следовать за мной».

В тот же день все три экипажа приземлились на своем фронтовом аэродроме.

Я не помню ничего прекраснее рассвета в Березайском лесу. Конечно, мы, летчики-ночники, десятки раз встречали утро на высоте двух-трех тысяч метров, и ничего не скажешь, это очень красивое зрелище. Но та красота какая-то безжизненная, ведь сверху не увидишь, как просыпается природа, не вдохнешь полной грудью свежего-пресвежего, напоенного запахом смолы, лесного воздуха. То ли дело на земле, тут уж совсем иными глазами смотришь на восход солнца. Огромный огненный крут еще только-только выкатится из-за горизонта, а все кругом уже ожило, зашевелилось, защебетало на разные голоса, приветствуя новый день.

Но на войне особенно-то некогда любоваться всем этим; нам нужно готовиться к очередному ночному вылету. А вот уже и шофер Али Дзугутов подкатил к самому порогу столовой свой грузовик — Али, как всегда, точен, хоть часы по нему проверяй. Дзугутов адыгеец, по-русски говорит с заметным кавказским акцентом, очень подвижный, веселый, неизменный участник художественной самодеятельности. Его коронный номер — лезгинка — всегда имел бурный успех, и артисты прифронтовой бригады не раз уговаривали его переходить к ним на постоянную работу. Но Али ни в какую не соглашался, он был патриотом нашей ночной эскадрильи, хорошо знал всех летчиков. Свой «автобус» он содержал в идеальном порядке, дневал и ночевал возле него. А утром, бывало, до тех пор не тронется с места, пока не усядутся все до единого. Вот и сейчас, вроде, все в сборе, Али же ждет еще кого-то.

— Поехали! — раздаются нетерпеливые крики. — Семеро одного не ждут, опоздаем!

А-а, вон кого не хватает: взъерошенный, запыхавшийся, одеваясь на бегу, спешит к машине штурман Вениамин Вашуркин. Волосы у него мокрые: вот ведь хитрец, не утерпел, выкупался в холодной, проточной речке под мостом. Ну, теперь можно и трогаться, а «купальщика» мы и по дороге успеем «проработать».

На аэродроме все летчики и штурманы, как обычно, расходятся по своим самолетам. Начинаются обыденные, каждодневные хлопоты: командиры кораблей принимают рапорт от бортовых техников, осматривают материальную часть, разговаривают с механиками, мотористами, оружейниками, выясняя, нет ли каких «ЧП». Все это без лишней официальности, со смехом, шутками — незнакомому человеку может показаться, что здесь готовятся к прогулке, а не к боевому вылету. Потом летный состав собирается на КП для проработки задания. Майор Родионов подробно расспрашивает у каждого командира о состоянии его корабля, настроении людей, потом ставит боевую задачу. Летчики и штурманы до мельчайших деталей отрабатывают на командном пункте динамику полета: прокладывают на карте маршрут, составляют навигационный план полета, договариваются о методах бомбометания, о порядке взлета и организации связи, о мерах безопасности на случай, если испортится погода. После дотошных контрольных вопросов командира эскадрильи и соответствующих виз старших начальников по специальностям, все возвращаются к своим экипажам, знакомят их с боевой задачей.

Так повторялось изо дня в день, редко что нарушало устоявшийся порядок. Но в этот июльский вечер к нашей землянке вдруг подкатил Али Дзугутов и крикнул:

— Летчики и штурман «Голубой двойки», срочно на КП: вас вызывает по телефону командующий!

Я, не успев толком опомниться, схватил «тревожный» чемодан и бросился, к машине. Там уже поджидал меня мой старый штурман Евгений Иванович Сырица. На КП командир эскадрильи объяснил нам причину вызова. Оказывается, от командующего получено персональное задание: мой экипаж полетит сегодня на Ленинградский фронт, нужно срочно, любой ценой, уничтожить большое немецкое бензохранилище. Нечего и говорить, как мне было приятно получить такое важное задание. Тут, конечно, дело не во мне одном: в том, что мы получили в эскадрилье звание экипажа — мастера ночных ударов по врагу, заслуга, прежде всего, штурмана Сырицы, непревзойденного знатока своего дела. Да и от согласованности остальных членов экипажа зависит многое. Потому сегодня на «Голубой двойке» летел и наш бывший испытанный радист Бутенко. Задача ясна всем: нужно во что бы то ни стало, может быть, даже ценой собственной жизни выполнить приказ.

Мы вернулись на корабль, быстро подвесили десять двухсотпятидесятикилограммовых фугасок и нагрузили много мелких зажигательных бомб. Моторы опробованы, ждем только разрешения на вылет. В такие минуты у летчиков не принято разговаривать, молчаливая забота товарища, дружеские улыбки выразительнее всяких слов. Мой бывший правый летчик Дима Козырев помогает мне одеть через плечо лямки парашюта, застегнуть ремни. Бегло проверив приборы, я даю знак «убрать колодки» из-под колес, приветственно поднимаю левую руку, что для механиков означает: «Все в порядке! Внимание, начинаю двигаться вперед». Механик Шутко в ответ прикладывает руку к пилотке. «Всего доброго! Путь свободен». Самолет выруливает из своей тайной стоянки на летное поле, на старт. Вот в воздух взметнулась зеленая ракета: «Взлет!» Я даю полный газ всем четырем моторам, корабль, все убыстряя движение, бежит по аэродрому и через несколько минут отрывается от земли. Мы ложимся на боевой курс.