Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Сверх того членам союза запрещается вступать во всякое другое тайное общество, зато никто не мешает им образовать отдельную и независимую сферу действия.

Каждый из членов может выведывать мысли своих знакомых, которые найдет достойными этого, и приобретать их содействие в решительную минуту.

Таким образом, от этих членов союз имеет двой­ную выгоду: они действуют активно, и они уже подготавливают горючие элементы из состава населения для общего дела революции.

В виде исключения в члены первой категории допускаются иногда и женщины. Нравственная сила союза — агитация.

Агитация есть прямая обязанность каждого члена революционной ассоциации, независимо от того, к какой бы он степени посвящения ни принадлежал.

Руководители агитации — суть агитационные комитеты, состоящие в ведении каждого из верховников.

Эти комитеты посредством своих эмиссаров знакомятся с требованиями, нуждами и желаниями наблюдаемого им сословия, составляют инструкции, рассылаемые центральными комитетами для руководства всем посвященным членам союза.

Так, составив себе ясное понятие о желаниях, требованиях, симпатиях и антипатиях старообрядческих толков, агитационный комитет действует обещаниями даровать раскольникам полную свободу вероисповедания и право свобод­ной проповеди своего учения, учреждения метрополит во Владимире и устройства собора в Москве, отмену паспортов, уничтожение (?) идеи о божественном праве царя (который, если останется цар­ствовать, будет именоваться не царем «Божьей милостью», а царем «воли народной»). Органом агитационного комитета служит газета «Вече».

В этом же духе, с указанием на существующее зло от пра-вительственного режима в настоящем, с допущением всевозможных клевет на монарха и правительство, с обещанием благодетельных и широко либеральных реформ в будущем должны, по уставу союза, действовать и все остальные агитационные корпо­рации, учитывая тот факт, что недовольство государственным строем пустило глубокие корни в современное общество, в самых широких слоях населения, вполне ныне дозревшего до ясного понимания гнетущих его злоупотреблений на почве всякого рода правительственных мероприятий.

Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком — Апраксинском — околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас на обывателей своего участка и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славой искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга имя его занимало видное место...

Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Будто нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя «властью» и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательскими затылком и карманом.

На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями «полицейского дома», но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:

— Бей, ежели не хочешь быть битым!

Новички недоумевали, но, будучи в небольшом чине, протесто­вать не осмеливались.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной рас­правы:

— Кулак — это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из по­виновения. Отмени сегодня кулак, и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии — в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми.

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели оценивали работу полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без приношения никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают.

Относительно приношений предусмотрительные поли­цейские придерживались такого мнения: «Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, “чем люди живы бывают”».

В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстин­ктивно опасаясь его. Всякий рассуждал так: «От такого “искусившегося” человека можно ожидать всего».

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

— Ах ты, негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, обыскать его!

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора ничего не находится. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

— Вы продолжаете поддерживать обвинение?

— Конечно... но, странно... куда он успел спрятать... я видел собственными глазами…

— Гм... но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать по­носным именем того, который перед правосудием оказывается не­виновным?

— Но ведь я собственными...

— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно... Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует. Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.