Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Знаете ли вы, что такое ночь в больнице? О, страшна она, больничная ночь!

Отовсюду, из всех палат доносятся стоны, подавлен­ные крики бреда и крики агонии.

И жутко тогда делается в этих серых унылых стенах.

Скользят неслышно фигуры сиделок, фельдшеров и фельдшериц, скрываются в пасти палат, куда то и дело то вносят, то выносят больных.

— Ай-ай-ай! — проносится страшный крик. Невольно мы вздрагиваем.

— Что это? — спрашивает Путилин.

— Очевидно, бред. У нас много тифозных.

Бесстрастно звучат голоса моих коллег-докторов, они привыкли ко всему этому.

— Нас предупредят? — спросил Путилин, вынимая часы.

— Да, я сделал распоряжение дежурной. Нас позовут.

Старшего врача, очевидно, мучило страшное любопыт­ство. Он наконец, не выдержал и обратился к моему другу:

— Простите, Иван Дмитриевич, можно вам задать несколько вопросов?

— Отчего же нет? — улыбнулся Путилин.

— То, о чем вы распорядились, имеет какое-нибудь отношение к вашим розыскам?

— Безусловно.

— Честное слово, это поразительно! — вырвалось искрен­но у доктора. — Я абсолютно ничего не понимаю.

— Поймете, если я не ошибся, если я верно вывел мою «кривую»! — утешил Путилин старшего врача.

— Николай Иванович, пожалуйте!

На пороге стояла дежурная по палате фельдшерица.

— Началась?

— Да, идет агония.

— Ну, Иван Дмитриевич, пожалуйте... Пожалуйте и вы, коллега.

Большинство больных спали .

Спали, конечно, больным кошмарно-бредовым сном, стоная, выкликивая, вскакивая в забытье. Но несколько больных не спали. Когда мы вошли в палату, они с удивлением поглядели на нас. Что, дескать, за необычная ночная процессия?..

— К умирающей, — донесся до нас шепот какой-то больной старухи.

— Ишь, сколько их нагнало! Небось вылечить не сумели, а теперь к умирающей прутся, — послышался новый шепот.

Старший врач сверкнул через очки.

— Спать! Спать! Нечего болтать! — дал он тихий окрик на больных.

Мы подошли к койке, около которой стояла сиделка. Свет лампы через зеленый абажур бросал колеблющиеся блески на фигуру, на лицо умиравшей.

— Бедное дитя! — дрогнул голос Путилина.

Девушка дышала хрипло, тяжело. Глаза ее были широко раскрыты.

Но этот взор был мутный, бессмысленный. Врачи наклонились над умиравшей.

— А-а-а!.. Душно... давит, — хрипло вырывалось у девушки.

Она делала руками конвульсивные движения.

— Агония при такой болезни считается тяжелой или легкой? — спросил Путилин.

— Зависит, конечно, от натуры, но в большинстве случаев — тяжелая, мучительная.

— При сыпном тифе такая же?

— Да.

— Никто из вас не присутствовал при смерти Аглаи Беляевой?

— Нас не было. Она умерла на руках сиделки.

Агония несчастной красавицы девушки была, действительно, тяжелая.

Путилин не спускал глаз с рук девушки. А руки эти судорожно хватались за одеяло, теребили его.

— Сейчас конец, — прозвучал голос старшего врача.

На глазах у Путилина стояли слезы.

— Бедное дитя, бедное дитя, — шептал он.

Прошло несколько тоскливых минут. Все реже и реже поднималась красивая грудь умиравшей.

— А-а-а... у-у-у, — послышалось характерное предсмертное бульканье.

— Ну, вот и все! — спокойно произнес доктор. — Ви­дите, Иван Дмитриевич, ничего особенно страшного. Не правда ли?

— Вы распорядились насчет носилок и Кузьмы?

— Да.

— Так будьте добры, как можно скорее отправить ее в мертвецкую. Немедленно, сию секунду.

— Отлично, отлично!

Больные, не спящие, почуяв смерть, тихо зашептались.

— Скорее, носилки! — отдал распоряжение старший врач. Дежурная фельдшерица поспешно вышла из палаты. Вскоре послышались эти роковые, до ужаса знакомые больным, тяжелые шаги.

На этот раз шагов было больше, потому что вместе с двумя палатными сторожами выступал и «директор» мертвецкой — грязный, полупьяный Кузя.

— Прикажете, ваше высокородие, класть!

— Кладите!

— А... а мне, ваше высокородие, для чего изволили явиться?

— А ты чего же боишься, что твои покойники убегут? — пошутил ординатор.

— Иван Дмитриевич, — повернулся старший врач к тому месту, где стоял Путилин. Повернулся — и поразился.

Впрочем, не он один поразился: мы все тоже испу­стили возглас удивления.

Путилина не было! Путилин исчез!

Я сразу понял, что исчезновение моего гениального друга не спроста.

— Тс-с!.. — выразительно шепнул я и посмотрел на старшего врача и ординатора. — Мой друг, родственник этой умершей девушки, уехал уже домой.

Я, откровенно говоря, импровизировал наугад, зря, не зная, надо это, или не надо. Кто отгадает хитроумные «диспозиции» этого бога русского сыска?

— Несите! — пожал плечами старший врач.

«Господи... упокой душу ее... Ой, страшно, милушки, страшно!» — словно встревоженный улей, зашепталась палата.

Дрожащими, слабыми руками больные женщины творили крестное знамение.

Унесли покойницу.

— Где же ваш знаменитый друг? — обратился ко мне старший врач.

Я только руками развел.

— Где? Разве я знаю, господа, где? — Но, может быть, коллега, вы посвящены им в его планы?

Я усмехнулся.

— Вы, очевидно, плохо знаете Путилина. Он у меня постоянно исчезает под носом.

— Что же нам делать? — опешили врачи.

— Ждать.

— Но чего же? Теперь ночь...

— Ждать, когда он явится... Впрочем, если вы устали, коллега, отправляйтесь спать. Я с дежурным ординатором пободрствую до утра.

— Вы полагаете, коллега, он вернется?

— Убежден в этом.

— Пойдемте опять в дежурную. Спать я не могу. Это дело меня так волнует, что тут не до сна.

Путилин быстро шел по огромному больничному двору. Вот и мертвецкая.

Дверь была полуоткрыта.

Он, войдя в нее, зажег свой знаменитый потайной фонарь.

— Бр-р!.. Обстановка не из приятных. Ах, этот про­клятый запах!.. Однако надо осмотреться.

Великий сыщик подошел к ряду мертвецов.

Под столами-нарами — пустое пространство. Путилин влез туда.

— Но ведь так плохо будет — увидят — шептал Путилин.

«А простыня?» — мелькнула счастливая мысль.

О, Путилин ничего не оставлял без внимания!

Он стянул край зловонной простыни. Дрожь отвращения пронизала его.

— Помоги, Господи, выдержать! О, если бы знали те, кто нас обидно клеймит презрением, сколько ужасных нравственных и физических пыток приходится испытывать нам для торжества правосудия. Я бы попросил какого-нибудь синьора очутиться в моем теперешнем положении. О, фарисеи, фарисеи!

Душно, тесно сидеть под нарами.

Какая-то отвратительная, густая жидкость, нестерпимо зловонная, скатывается капля по капле по простыне.