Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

¾ Я — Путилин, любезный господин Приселов. Не де­лайте мелодрамы, она вас не спасет. Я пригласил вас для того, чтобы объясниться с вами, сказать, что я на­шел... мой брелок. Вы понимаете?

¾ Виноват... Я вас не понимаю... Что вам угодно? — стараясь оправиться от страшного смущения, проле­петал зверь-человек.

¾ Что мне угодно? Сказать вам, что вы — гнусный негодяй, убийца-преступник.

¾ Милостивый государь!.. — прохрипел Приселов, делая шаг по направлению к Путилину. Путилин стоял, скрестив руки на груди.

¾ Вы мне еще грозите? Вы? Браво, это забавно, любопытно и нахально до чрезвычайности! Знаете ли вы, что я имею право сию минуту арестовать вас и одеть на ваши холеные руки железные браслетики?

¾ Но... по какому праву... на каком основании? — совершенно растерянно слетело с искривленных судо­рогой губ преступника-дяди.

¾ На основании вот этого, любезный! — загремел Путилин, показывая негодяю индийскую лилию.

Из груди Приселова вырвался крик бешеной злобы.

¾ Ну-с, теперь вы понимаете, что вы — в моих ру­ках. Вы гнусно, подлым образом отравляли вашу пле­мянницу с целью после ее смерти унаследовать все состояние вашего покойного брата, ее отца. Скажите, сколько вы разворовали из этого состояния?

Приселов бессильно, как мешок, опустился в кре­сло.

¾ Около... около трехсот... тысяч, — еле слышно пробормотал он.

И вдруг, быстро поднявшись, он грохнулся на ко­лени перед великим сыщиком.

¾ Не погубите! Пощадите меня, господин Путилин! Во имя неба! Позор... суд... ссылка...

Он пополз на коленях, стараясь схватить Путилина за ноги. Путилин отшатнулся от него с чувством огромной брезгливости.

¾ Встаньте, господин Приселов... Мне стыдно и страшно за вас. Как вы могли решиться на такое неслыханное злодеяние? Вот что я вам скажу: лично мне ваша ги­бель не нужна. Ваша судьба зависит от решения вашей племянницы и ее будущего мужа, господин Беловодова.

Как раз в эту секунду я и Беловодов вошли в гос­тиную, где разыгрался финальный акт этой мрач­ной трагедии. Оповещенный мною обо всем, Беловодов бросился к Путилину и, схватив его руку, стал осы­пать ее поцелуями.

¾ Дивный человек... Спаситель наш!Спасибо!Спасибо вам!..

Путилин обнял молодого человека.

¾ Я рад, бесконечно рад, что мне удалось спасти жизнь вашей прелестной невесты, — с чувством про­изнес он. — Ну, а теперь поговорим о деле. Я предла­гаю вот что, господин Беловодов. Вы немедленно увезете от­сюда вашу невесту к вашим родителям или родствен­никам. Вы сделаетесь ее попечителем и примете от этого господина отчетность по его попечительству. А затем... угодно вам привлекать его к уголовной ответственности? Он сознался мне, что растратил триста тысяч рублей.

¾ Бог с ними, Бог с ними, с этими деньгами! — вырвалось у Беловодова. — Жива бы была моя доро­гая Наташа!

Через три месяца в Н-й церкви состоялось бра­косочетание Наталии Приселовой с Беловодовым. Как потом мне довелось случайно узнать, старый барин-негодяй кончил плохо: попавшись в шулерском прие­ме, он пустил себе пулю в лоб.

Несмотря на поздний ночной, вернее, ранний утренний час (было около пяти часов утра), у роскошного дома-особняка графа и графини Г. царило большое оживление.

Один из их частых и блестящих балов кончался. Начался разъезд гостей, сплошь принадлежащих к петербургскому высшему свету, к самым отборным сливкам его.

¾ Карета его сиятельства князя В.! — зычно кри­чал огромный швейцар в расшитой ливрее с булавой.

¾ Сани ее сиятельства графини С.!

¾ Карета барона Ш.!

Выкрики шли непрерывно.

К подъезду, ярко освещенному, подкатывали эки­пажи.

Из подъезда, закутанные в богатые собольи ротонды, шубы, шинели, выходили великосветские гости и, поддерживаемые ливрейными лакеями-гайдуками, усаживались в кареты и сани.

¾ Пшел! — раздавался приказ, и лошади, застоявшиеся на морозе, дружно подхватывали.

Разъезд затихал.

Все реже и реже сверкали рефлекторы каретных фонарей у подъезда роскошного особняка, и скоро их уж совсем не стало видно.

Разъезд окончился, резная, с зеркальными стекла­ми дверь закрылась.

В морозной зимней ночи воцарилась удивительная тишина.

Некоторое время еще из окон графского особняка вырывались волны яркого света от золоченых люстр, бра, канделябр, но мало-помалу огни стали притухать то в одном, то в другом окне.

Блестяще-феерическая «иллюминация» вечно пи­рующего в утонченных празднествах-оргиях россий­ского барства погасла.

Дом-дворец погрузился во тьму.

Но там, внутри этого палаццо, жизнь еще не совсем замерла.

Еще сытые, вернее, пресыщенные, развратные ла­кеи в своих смешных камзолах и гамашах спешно свершали, доканчивали свою работу: крали объедки и опивки с барских столов и приводили в порядок ан­филаду роскошных зал и гостиных, стараясь оставить себе поменьше труда на утро, к которому все должно было принять свой обычный вид.

— Довольно, ступайте спать... В девятьчасов ут­ра докончите все остальное! — внушительно отдал «ордонанс» тучный, упитанный мажордом.

И все разошлись.

...Графиня встретилась со своим великолепным супругом у дверей своей половины.

¾ Ah, vous êtiez la reine du bal, comme toujours, Nadine! Всегда, всегда — царица бала! — восторжен­но поцеловал он руку жены.

¾ Но как я устала! Спокойной ночи, впро­чем, утра? hein? — томно улыбнулась она, целуя его в лоб.

Вот и ее будуар, такой нарядный, красивый, весь пропахший запахом ее любимых духов.

¾ Скорей, скорей в постель! Je suis fatiguée a la mort... До смерти устала!

И, упоенная сознанием своей красоты, молодости, блестящего положения в свете, своим сегодняшним триумфом, она направилась через будуар в спальню.

Но лишь она успела сделать несколько ша­гов, как вдруг остановилась, вся задрожав и похоло­дев от ужаса.

¾ Боже мой... Что это?!

Она пробовала крикнуть, но голоса не было. Она пыталась броситься бежать, но ноги, ее изящные пре­лестные ножки в бальных туфлях, словно приросли к пушистому ковру ее будуара.

Высокие китайские ширмы, прикрытые развеси­стыми листьями пальмы, зашевелились, заколыхались и из-за них показался яркий свет двух огненных огромных глаз, напоминающих собой круглые фо­нари.

Миг — и что-то страшное, бесконечно страшное стало подыматься, расти и одним прыжком ринулось к ней.

Это «что-то» была фигура какого-то отвратитель­ного чудовища — не то зверя, не то человеческого существа.

Обезумевшей от ужаса графине бросились в глаза черная мантия-крылья, развевающаяся вокруг чудо­вища. Голова — почти совершенно круглая. Но какая голова!

Широко раскрытая пасть с толстыми, красными губами, из которых высовывался красный язык, нечто вроде змеиного жала. Огромные круглые глаза чудовища горели багровым светом. Но руки, готовые вот-вот схватить ее, были как бы человече­ские.