Борис Минаев - Ельцин

События вечера, ночи и утра запалили «фитиль» Девятого внеочередного съезда. Депутаты пришли в ярость от этого нового соглашения между двумя ветвями власти. Главное, что их взволновало, это, конечно, досрочные выборы.

Вопрос об импичменте сразу попал в повестку дня. «Болото» — колеблющаяся часть съезда — быстро осознало свои печальные перспективы. Ельцин рисковал, требуя досрочных выборов и президента, и съезда, но он знал, на что шел, пытаясь разрубить узел противостояния во что бы то ни стало.

Если бы оппозиции на съезде удалось набрать две трети голосов (689 из 1034), это означало бы немедленное свержение Ельцина. «Это был один из самых опасных моментов в послевоенной истории страны, а может быть, и всего человечества… В этот момент было неясно, чьи приказы станут выполнять российская армия, милиция и пограничники. Страна подошла к гражданской войне ближе, чем когда бы то ни было после попытки государственного переворота в августе 1991 года», — напишет позднее Егор Гайдар.

Сторонники Ельцина собрались на митинг у Васильевского спуска, рядом с собором Василия Блаженного. Десятки тысяч человек несколько часов напряженно ждали вестей со съезда.

Ельцин выходил на трибуну митинга дважды.

В первый раз — до голосования. В одиночестве. Во второй раз уже после и, как напишет в своих мемуарах Гайдар, уже «с многочисленной и веселой свитой».

Импровизированная трибуна на грузовике с открытым бортом, поздний вечер, мартовский воздух режут слепящие прожекторы, странно теплый для этого времени года ветер, над кремлевскими звездами загораются другие — небесные, намного более спокойные и далекие.

Импичмент не состоялся! Депутатам не хватило семидесяти двух мандатов.

Голос президента, усиленный динамиками, зазвучал на всю Красную площадь, а усиленный телетрансляторами — и на всю Россию: «Я благодарен вам, мои дорогие москвичи, за вашу поддержку… Я сделаю всё, чтобы не обмануть ваше доверие… Коммунистам не удалось устроить переворот. Их победили народ, реформа, демократия, молодая Россия».

О какой победе он говорит?

Его выигрыш — в том, что удалось предотвратить гражданскую войну. Да. Но какой ценой? С чем он остался?

В декабре ему не удалось сохранить правительство Гайдара.

Ему не удалось ввести в действие так называемый «стабилизационный период», то есть договориться с парламентом о временном (хотя бы!) перемирии.

В прошлом году не удалось добиться финансовой стабилизации из-за назначенного Верховным Советом председателя Центробанка Геращенко, который запустил на полную мощность печатный станок. На страну обрушилась гиперинфляция.

Мартовский, уже почти состоявшийся импичмент еще раз показывает: власть в России висит на волоске.

Но именно это неудавшееся голосование вдруг вселяет в него второе дыхание. Меняет всю ситуацию.

На следующий день съезд, окончательно зашедший в тупик, наконец одобряет референдум (именно референдум, а не опрос) 25 апреля и утверждает его вопросы.

…А что было бы, если бы 28 марта депутатам хватило этих семидесяти двух голосов для импичмента? Тогда многие задавались этим вопросом.

В службе безопасности президента (СБП) был подготовлен сценарий чрезвычайных мер для того, чтобы не дать съезду объявить себя верховной властью, не дать привести Руцкого к присяге: выключение света в зале, «нейтрализация» депутатов с помощью усыпляющего газа, каждый депутат уже был «расписан» за сотрудниками СБП, их, по этому плану, должны были выводить из зала, выносить, эвакуировать…

Чудовищно.

Импичмент был бы бедой для России в любом случае: и если бы власть перешла к Хасбулатову и Руцкому, и если бы план, подготовленный «силовиками», был приведен в исполнение.

В любом случае во главе страны рано или поздно оказался бы генерал, неважно, с какой фамилией — Руцкой, Коржаков, далее, как говорится, везде… Мнимая политическая величина в погонах. Фигура распада.

Генералов, рвавшихся к осуществлению своего личного «экстренного плана спасения нации», было в том году много. В октябре они еще проявят себя. А пока — только репетиции.

Например, генерал Ачалов. Бывший главнокомандующий ВДВ, заместитель министра обороны. Это он (разумеется, по указанию Политбюро) в 1981 году готовился к вводу «ограниченного контингента» в мятежную Польшу (польский генерал Ярузельский помешал это сделать, сам ввел свое игрушечное «чрезвычайное положение» и спас страну от вторжения). Это он в 1990 году входил в Баку для подавления беспорядков. Жуткие армянские погромы войска остановить не успели, но смысл ввода войск был уже совсем другим: сломать сопротивление «народного фронта», осуществить подавление азербайджанского мятежа. Генерал Ачалов руководил военными действиями в Вильнюсе, в результате которых погибли 13 жителей литовской столицы, готовил «второе присоединение Прибалтики». В 1991 году он был одним из военных руководителей ГКЧП.

Теперь, в 1993-м, он снова готовится спасать нацию. На посту председателя комитета обороны Верховного Совета генерал Ачалов наводит мосты между Верховным Советом и армией: рассылает в военные части директивы ВС, в частном порядке встречается с командирами округов, дивизий, призывает не подчиняться приказам в случае «антиконституционного переворота», встать на сторону Верховного Совета. Министр обороны Грачев, зная о политических маневрах своего бывшего сослуживца и начальника, издает специальный приказ: вооруженные силы вне политики, армия не пойдет против народа, армия сохраняет нейтралитет.

Интересная формула: «армия сохраняет нейтралитет». Позднее, в октябре, Ельцин заставит Грачева отказаться от этой формулы, но тогда, в мае, «вооруженный нейтралитет» звучит, если вдуматься, как еще одна претензия на власть. Может ли быть «нейтралитет» при живом, действующем Верховном главнокомандующем?

Каким же образом удалось президенту Ельцину избежать эскалации кризиса тогда, в марте 1993-го?

…Прямое обращение к народу — это отличительная особенность всех лет ельцинской политики.

Верно подмечено, что в этом он похож на Шарля де Голля, французского президента 60-х годов, в такой же, раздираемой противоречиями, стоящей на пороге гражданской войны, охваченной правительственными и парламентскими кризисами Франции.

Однако французский президент имел дело со страной, где уже была республиканская форма правления. И, кроме того, со страной, в которой уже сотни лет существовала частная собственность.

У Ельцина ничего этого не было. Поэтому он обращался не к гражданскому чувству и не к демократическим убеждениям россиян — а к их совести. К глубинному, непереводимому на другие языки российскому понятию.